Виктор Пожидаев - Чистые струи

Петя понял, что надо, что будет жить, как живут вот эти люди — смеющиеся и красивые.

Он и не надеялся, что отчаяние, порожденное неумной жестокостью жены, так быстро перегорит в нем.

Петя вернулся в комнату и стал торопливо приводить себя в порядок. Освежившись в душевой, он пристроился с электробритвой к помутневшему от времени зеркалу. Разным помнил Петя свое лицо. Оно у него постоянно почему-то менялось — видимо, от настроения и характера занятий. Сегодня каким-то. возбуждением горели серовато-голубые глаза, светлые чистые волосы красиво рассыпались по лбу и вискам, чуточку закрывали воротник белой рубашки. Крупный в веснушках нос не портил полученной еще в детстве кривинкой приятности загорелого, суховатого лица. Правда, плечи узковаты, но, чувствуя в них тяжесть накопленной в постоянной борьбе с деревом силы, Петя особенно по этому поводу не сокрушался.

На улицу он вышел окончательно воскресшим и готовым ко всяким небольшим и безопасным подвигам. Чего и не хватало сейчас ему — так это нахальства и красноречия прожженного морехода Михаила Лескова.

Походив у фонтанов, газонов, киосков, Петя погрустнел: что-то не то! Общее веселье обтекало его, даже не обдавая брызгами. Не пива и мороженого жаждала сейчас его надсадно дышавшая душа. А чего? — стал он допытываться у нее, стоя на одном месте и разглядывая свои только что вымытые под краном умывальника еще не старые коричневые туфли. Душа молчала. Не привыкла отвечать на подобные вопросы или же просто стеснялась выразить суть творившегося в ней.

Петя очнулся и закрутил головой. В сердце его сдавленно и горько заплакали крошечные девочки. Он сжал зубы, застонал, но вдруг понял: танго! Ребятишечки уже смеялись в нем колокольчиками, что-то затевали, не то плясать, не то петь. Петя радовался за них, чуть сжимая рукой взбухшее сердце.

Танго разошлось вовсю! Ноги сами принесли Петю к танцплощадке. Милиционер решительно, но нежно придержал его за локоть;

— Что с вами?

А Петя посмотрел на него с таким наивным удивлением, что тот растерялся.

— Но… вы же держитесь за сердце…

— У меня там девочки, — сказал Петя.

Милиционер усмехнулся.

Петя прошел в дальний угол площадки. Сюда начали стекаться пары. Под властью обнажившей души музыки они переживали несколько неповторимых минут и теперь начинали говорить шепотом. Им словно уже было стыдно этой внезапно происшедшей обнаженности. Женщины смущенно поправляли прически, мужчины нервно закуривали, просили у Пети спички и были с ним вежливы. Петя понимающе кивал и одаривал их отцовской ободряющей улыбкой.

Где-то рядом, за спинами, булькало из бутылки, звякало и снова булькало. Слышался смешок и шепот: «Всем хватит!»

— Петро! — позвали тихонько. — Петро, иди сюда!

Да, звали его, Петю. И он, заволновавшись, вошел в кружок мужчин и женщин, накручивающих на пальчики конфетные бумажки.

Разливали Петины товарищи по комнате — смуглые, как татарчата, Слава и Костя. Петя принял стакан, прошептал «спасибо» и был вознагражден кругленькой конфеткой «батончик».

Потом, начавшись длинным пронзительным звуком, ударил в уши разнузданный танцевальный хаос. Петя вмиг остался один. Слава с Костей уже выламывались на середине площадки. Под стать им с наслаждением срамились остальные. «А ведь чьи-то жены, матери!» — по-излученски подумал Петя, но то ли обида на Надюхино письмо, то ли шалопутное зеленое вино толкнуло его в людскую кутерьму. И он, ничего не понимающий в современных танцах, страшно стеснительный от природы, запрыгал, завихлялся, наливаясь яростью и утоляя неведомую до сих пор жажду откровенных и дерзких движений.

Утром Петя был спокоен и счастлив. Черноглазые приятели уже куда-то исчезли, и он, чувствуя небольшой прилив нежной благодарности, аккуратно перезаправил их постели.

И до, и после завтрака Петю распирало совершенно непонятное волнение. А впрочем, впереди — огромный летний день с гомоном пляжей, весельем аттракционов, ароматами вин и пива, с чем-нибудь еще, на что он, просиживая в пустом читальном зале, не обращал внимания. Обида на жену теперь перерастала в чувство глухой, тихой ненависти. Пете вдруг показалось, что он ненавидел ее всегда — уравновешенную, ленивую в ласках и проявлении чувств к нему, необязательную в домашних делах, любящую сладко поспать и вкусно поесть.

Он вспомнил, как ревновал ее когда-то, и стало нестерпимо стыдно. Таких ли ревнуют! Неужели он такой уж залежалый лапоть, что опустился до подобного позора?!