Дмитрий Урнов - Железный посыл

Ветврачи, санитары и милиция окружили фургон. У меня уже не хватало терпения, и я разругался с ними. «Давай, кто у вас главный», — требовал карантинный надзор.

Я ожидал, что сейчас из дверей фургона явится Драгоманов, нет, не явится, а вылетит с таким видом, как кричал он когда-то «Шашки наголо!» или «Руки вверх!». Будут знать, как привязываться.

Драгоманов вышел и сказал:

— Добрый день, товарищи!

Он не только дал себя уговорить, но даже сам охотно отправился для обсуждения всех условий в контору.

Вошли, Драгоманов опять всем сказал «здравствуйте», хотя в ответ и головы никто не поднял. Но вот Драгоманов вдруг останавливается, идет к секретарше и в два счета, как фокусник, цепляет ей на грудь наш скаковой значок. Потом два шага отступил и смотрит, что получилось. Значок простой: головка лошадиная и надпись — СССР.

— С таким значком, — сказал ветврач, — куда хочешь пустят.

— Во всяком случае, на любой ипподром в любой день, — добавил Драгоманов.

— Что же мне на ипподроме делать? — засмеялась секретарша. Но, видно, заинтересовалась, и вообще драгомановский подарок ей понравился.

— Как что? Придете к нам в день больших призов. Сколько публики! Генералы, маршалы, министры… Найдете себе жениха…

— У нее есть жених! — закричало сразу несколько голосов.

— Хорошо, — не унимался Драгоманов, — выберете себе лошадку, сделаете ставку и выиграете…

Тут уж тишина наступила мертвая.

— Как же это так? — едва слышно выговорил кто-то.

Драгоманов, видно, понял, что вожжи у него в руках. Стоя посредине комнаты, как памятник Котовскому, он сказал стихи, которые каждый из нас знает наизусть: жокей писал.

Потом он указал на меня:

— Рекомендую, мастер-жокей международной категории Николай Насибов! Вот он выиграл за свою жизнь призов, наверное, на миллион рублей. Не себе в карман, разумеется, а государству. У него глаз точный. Приходите, — обратился он к секретарше, которая уже была под гипнозом, — он вам подскажет верняка, на кого поставить, а я как директор уж посмотрю на это сквозь пальцы ради такого случая!

Никто уж и не вспоминал ни про бумаги, ни про карантин, ни про ящур. Взаимные обиды испарились. Драгоманов окинул взглядом комнату, всех в ней сидящих, и, кажется, встретившись с каждой парой глаз, на него устремленных, сказал:

— Всего вам доброго, товарищи!

Не то под аплодисменты мы выходили, не то на руках нас несли. Мне даже казалось, будто звучит оркестр. Таковы были торжество и восторг. Автобус наш тронулся, все махали вслед. Секретарша, выбежав на мороз неодетой, стояла позади всех, но она готова была прыгнуть с крыльца прямо к нам в фургон.

— Да, Коля, — рассуждал Драгоманов, вновь укладываясь на сено, — жизнь — дорога извилистая. Надо повернуть налево, а ты идешь как бы направо и вдруг оказываешься с левой, с нужной тебе стороны. Особенно в нашем деле… особенно в нашем конном деле…

Он устроился, задумался, а через некоторое время запел:

Мелькнуло в окошке фургона слово «Москва».

Не успели мы с дороги копыта обмыть, а нас уже вызвали на совещание. Собрались конноспортивные школы, коневоды, был и министр, наш, сельскохозяйственный. Небольшой, подвижный, в жокейских формах и фанатически преданный лошадям, он сразу же увидал меня.

— Молодец, как всегда! Но все-таки чуть-чуть просидел.

Я сверкнул глазами на Драгоманова. Министр перехватил мой взгляд.

— Нет, нет, — сказал он, — успех значительный. Шутки ли, в элитную головку попал. Все газеты пишут: «Анилин и Насибов: они угрожали Морскому Орлу». Морской Орел — это, конечно, горы Гималайские, не достанешь. Пока не достанешь… А вот Динамита и Барбизонца ты вроде бы просто недоглядел.

Я не счел нужным оправдываться.

— Как он? — озабоченно спросил министр. — Корм проедает? В порядке? Мне показалось, когда я его в последний раз смотрел, что правое переднее копыто у него с легкой трещиной.

— Смазываем и делаем теплые соляные ванны, — отвечал Драгоманов. — На ночь глину кладем. Это ведь наследственное. Вся линия Золотого Руна страдала плохими копытами. У Кормильца еще ничего! Правда, на крымские грязи его было бы неплохо отправить…

— Доложите и дайте смету, — сочувственно отозвался министр.