Юрий Брезан - Крабат, или Преображение мира

Что значит забыть или не забыть, ведь память - инстанция независимая, от нее нет иммунитета, она просачивается сквозь все преграды или устраивает засаду, в которую человек попадает внезапно, без всякого предупреждения, и нет никакой защиты от памяти, даже для Антона Доната.

Он побледнел под своим отпускным загаром, и улыбка исчезла с лица, потому что понял: старик не сможет постичь истину, путь к ней закрывает ему он - Антон Донат.

Объективная реальность - событие, процесс, что бы там ни было - исчезает, и возникаю я.

Когда я поднялся к нему на холм, старик был на огороде и сажал бобы. Голова у меня гудела с похмелья, а через час я хотел встретиться со своими людьми для составления итоговой сводки. Я решил начать разговор с шутки.

Я сказал: "Что, дядюшка, зеленые бобы лучше синих? ("Синими бобами" называют пули.)" И я коротко рассмеялся, чтобы подбодрить его или для того, чтобы с самого начала представить все, что последует потом, простой формальностью. Конечно, он не был моим дядей, но в наших деревнях так обращаются к старикам.

Видно, старому Сербину было не до шуток - не говоря уже о том, что мои нахальные слова, по сути, не были шуткой, - что он мог на них ответить?

Но то, что он промолчал, разозлило меня. Тупица, подумал я, ведь мы любим с ходу обозвать тупыми тех, кто не хочет плясать под нашу дудку.

"Не хочу мешать тебе в твоих мелких делишках, - сказал я. - Мы вершим великое. Чтобы ты потом не жаловался, что тебя обошли, - вот тебе бумажка, а вот карандаш".

Я держал перед ним портфель, подложив под бумажку соответствующую инструкцию - это всегда оказывало определенное воздействие: Он взял бумажку, прочитал ее без очков, далеко отставив руку, и вернул мне.

Он сказал: "Я слишком стар для этого, да и моя жена тоже".

Я ответил ему: "Никто не стар для социализма" - и, кажется, повысил голос.

Он взглянул на меня и рассматривал долго, как картину: "Ведь ты же Донат, правда?"

Будто это имело какое-нибудь значение! Я кивнул и сказал, что он остался последний.

Он продолжал, точно не слышал моих слов: "Тогда ты должен знать, что я сдал землю в аренду".

Конечно, я знал, что из своих трех гектаров сам он обрабатывал каких-нибудь полгектара за вычетом клочка бесплодной земли с парой сосен. "Все это мы уладим позднее, - сказал я, - сейчас нужна только подпись под заявлением о вступлении в кооператив".

Он опять принялся рассматривать меня таким же странным образом, у меня даже голова зачесалась, и я снял свою черную кожаную фуражку.

Он повернулся и медленно, но твердым шагом пошел в дом; теперь я понимаю, что горе его было непоказное. Я пошел за ним, наш главный принцип был - не отступать. Не оборачиваясь, он бросил: "Я не приглашал тебя в дом".

Кажется, я даже покраснел от злости и сказал: "Социализм не остановится у твоих дверей, старик".

Я увидел фотографии на комоде: ага, надутый господин ученый и сбежавшая в Швецию дочка, которая теперь замужем за капиталистом, и только про Катю и погибшего мальчика я ничего не сказал.

Старик достал из комода бумагу и написал что-то. Он снова вышел и предоставил мне самому решать, следовать за ним или оставаться в комнате. Я пошел за ним, потому что это тоже было одним из принципов: не выпускать из поля зрения.

Он открыл дверь на кухню и сказал: "Поди сюда, Мария".

Его жена вышла из кухни и хотела было поздороваться со мной, но старик помешал этому, он взял ее за руку и повел к хлеву.

"Выведи корову", - сказал он. Записку он держал двумя пальцами. Я стоял рядом, не зная, что делать.

Его жена вывела из хлева корову - чистую, но уже довольно древнюю, - старик сунул мне конец привязи вместе с запиской. На записке с множеством грамматических ошибок было написано, что мы можем забрать поле и корову, но не его самого, он слишком стар.

Его жена сказала: "Мы спрятали твоего отца, когда его искали солдаты".

Это было в апреле сорок пятого, когда моего отца искала шёрнеровская полевая жандармерия, и я знал, что Сербины спасли его от петли. Но разве это имело какое-нибудь отношение к тому, что происходило сейчас? Видимо, мы связываем или не связываем одно с другим в зависимости от того, совпадает ли это с нашими планами, намерениями, мыслями. Это произвол, но так нам легче действовать, хоть мы и нарушаем наши основные принципы.

Антон Донат достал из кармана носовой платок, вытер пот со лба, один комбайнер увидел это и засмеялся дружелюбно, но насмешливо. Теперь клочок бесплодной земли лежал как на ладони, и можно было пересчитать по пальцам редкие чахлые колоски, которые росли на этом участке с каменистой почвой. Хандриас Сербин поднес бинокль к глазам и увидел, что лиса вырыла себе там нору, таким образом выяснилась причина исчезновения двух молоденьких петушков. Старик что-то сердито проворчал себе под нос.