Юрий Брезан - Крабат, или Преображение мира

Но он не слушал меня, возможно, эта история произошла и не с ним.

Его история, может быть, висит, как флаг - символ власти, - высоко на старой сосне у края вырубки. Светит солнце, пахнет смолой, прислонившись к стволу дерева, спит охотник с отделанной серебром "пушкой" в руках, он на несколько километров углубился в чужое лесничество и заблудился. Лесник, обнаруживший его, думает, что перед ним браконьер, он не замечает хищного флага власти, обрывок которого висит на дереве. Это его вина, и за это он должен заплатить кусочком самоуважения или собственного достоинства величиной с сердце, или как иначе можно назвать то, что он выдавливает из себя, становясь на колени перед браконьером и прося его о прощении: у меня жена и ребенок, о господин, и я не знал...

Браконьер или охотник позволяет себя умолять и упрашивать и заворачивается во флаг власти, как в плащ. На плаще написан номер телефона секретаря того человека, которого некоторые считают могущественнее короля. "Я прощаю вам, - говорит браконьер, - но пусть это послужит вам уроком, и в будущем обращайтесь с людьми по-человечески".

Он завороженно вслушивается в свою последнюю фразу. Букя, прислонившись к стене дома, ухмыляется.

У охотника, видимо, глаза на затылке, он замечает это и говорит мне: послушайтесь моего совета, гоните прочь этого типа, и чем скорее, тем лучше. Он поднимается и вешает на плечо свое ружье. Он смотрит на меня внимательно, испытующе. "Пойдемте со мной, - говорит он. - Тут неподалеку вверх по течению ручья есть луг. Там пасется косуля, я предоставлю ее вам".

"Не пасется там косуля, - вмешивается Букя, - там лежит труп животного, которого вы недавно подстрелили".

Лицо охотника наливается кровью, глаза косят: ложь, хрипит он и уходит, тяжело переваливаясь. На краю лужайки он оборачивается и кричит что-то, звук его голоса отскакивает от деревьев, и я слышу: арь, арь.

"Что он кричит?" - спрашиваю я.

"Он призывает на твою голову секретаря, - говорит Букя и спрашивает: - ну что будем делать дальше?"

"Не знаю", - отвечаю я.

Букя кивает. Не знаю - лучшее место на свете, я однажды там побывал. На дороге я встретил девушку, от которой голова шла кругом. Я спросил: куда ты идешь? Не знаю, ответила она. Я спросил, куда ведет дорога, она пожала плечами, не знаю. Я сел на обочину и спросил, зачем же ты по ней идешь? Не знаю, сказала она и остановилась. Она внимательно посмотрела на меня и сказала: мы могли бы заняться любовью. Зачем, спросил я. Не знаю, просто так, сказала она, мы можем остаться здесь. А потом, спросил я. Не знаю, сказала она, может, мы умрем. Для чего умирать, спросил я. Она легла рядом со мной на дорогу. Не знаю, для чего жить, сказала она. Не знаю - самое приятное место, которое я знаю.

Я пробую встать, но ноги мои слишком тонки и слабы, чтобы выдержать меня - Большой Мозг.

"Зачем ты отпустил его?", - спрашивает Букя и показывает в том направлении, куда исчез охотник.

"Его мозг в порядке", - говорю я.

Букя берет свой саксофон. Звуки кувыркаются, как будто ходят на руках. Они причиняют мне боль.

"Все идет кувырком", - кричу я и затыкаю себе уши.

Букя откладывает свой инструмент в сторону, ты это понял наконец, замечает он. А как же с нравственностью от разума - разве это не твоя программа?

Я молчу. Я не сдамся, пока во мне есть хоть частица человеческого.

"Ты должен был все-таки превратить охотника во что-нибудь, - говорит Букя задумчиво, - может быть, в гнома. Или в круглого дурака. Ведь это он упрятал Сигне Гёрансон за решетку", - добавляет он.

Я не знаю Сигне Гёрансон, может, она провозила контрабандой гашиш или застрелила своего любовника, у богатых ведь не так много возможностей.

"Она публично обвинила охотника в том, что своими книгами он вводит людей в заблуждение, - говорит Якуб Кушк. - Ведь это он был водителем автобуса, который гулял с нами по парку Свободного Выбора и показывал всех - от ловца угрей до мастера кнута и пряника. У неё должен родиться ребенок".

"В тюрьме?" - спрашиваю я.

Якуб Кушк качает головой. Она на свободе.

Он подносит к губам свою трубу и играет на ней странную мелодию, кажется, будто звуки карабкаются с большим трудом друг другу на плечи.

Иногда они соскальзывают, падают и снова начинают карабкаться.

В списке вполне земных "чудотворцев", выручавших бургомистра из разных бед, одолевавших его на трудном посту, значился и один писатель. Правда - хотя об этом никогда не говорилось вслух, даже намеков таких не высказывалось, - он внушал подозрение, ибо в его книгах чистая правда так тесно переплеталась со свободным вымыслом, что отделить эти составные части официальным инстанциям никак не удавалось. С другой стороны, писатель иногда приносил практическую пользу, например, он написал стихи в честь открытия нового флигеля местной больницы.