Наринэ Абгарян - Зулали (сборник)

Бульон оказался действительно целебным, у Максима Георгиевича прошла голова, а Тузик прекратил прихрамывать, потом они с Артемом смазывали замок, то есть Максим Георгиевич смазывал, а Артем стоял рядом и ковырялся в носу, наблюдая свое отражение в большом старинном зеркале, а на замечание, что ковырять в носу некрасиво, согласился, что вообще-то некрасиво, но в этом зеркале красиво, потом Маша сходила за остатками вчерашнего торта, и они пили чай, Максим Георгиевич завел проигрыватель и учил их сворачивать из салфеток ушастых зайчиков, и, пока мать с сыном, одинаково склонив к левому плечу головы, возились с салфетками, он думал о том, что, если она решит расстаться с тем мужчиной, он позовет их жить к себе, почему нет, в квартире есть свободная комната, Артемка будет ему вместо внука, а Маша – вместо дочери, которой у них с Анюткой так и не случилось, нет ничего хуже одиночества, он знал это наверняка, и потому очень хотел, чтобы они не догадывались о том как можно дольше. Лучше бы, конечно, никогда.

Анна бежала к остановке, надвинув на лоб капюшон и крепко прижав к груди сумку. Угораздило ее именно сегодня забыть зонт! Угораздило природу именно сегодня, спустя пять солнечных весенних дней, разразиться ледяным ливнем! Ветер путался в полах пальто, студя ноги, капли дождя смывали тушь с ресниц и рисовали на лице темные разводы. Новые полусапожки нестерпимо натирали ноги – Анна сто раз прокляла себя за то, что надела их, понадеявшись, что быстро разносит. «Сяду в маршрутку и первым делом скину эти колодки», – твердила она, словно заклинание, неуклюже огибая по краю лужи. Правый мизинец горел огнем, казалось, еще чуть-чуть – и отвалится. «Будешь знать, как обувь не по размеру покупать!» – шевельнулась в голове зловредная мысль. «Так ведь с огромной скидкой! И всего на полразмера меньше», – с отчаянием возразила другая. Анна добежала до остановки, втиснулась в микроавтобус и заняла ближайшее место у окна. Первым делом расстегнула молнию на полусапожках и высвободила ноющие ступни и только потом сдернула капюшон и полезла в сумку – за бумажными салфетками. Утерла кое-как лицо, скомкала мокрые салфетки, сунула в карман, уселась поудобней и тогда только, наконец вздохнув с облегчением, оглядела салон. Справа от нее сидела крупная светловолосая женщина с большой родинкой на скуле. Напротив – молодцеватого вида мужчина в спортивной шапке с помпоном. Он вертел в руках мобильный телефон и слушал в наушниках музыку. На чехле телефона верхом на буром медведе скакал голоторсый президент. Справа от мужчины сидел крохотный старичок в промокшей насквозь шляпе и запотевших очках. Анна протянула ему салфетки – возьмите.

– А? Зачем? – встрепенулся старичок.

– Очки протереть.

Старичок поблагодарил и убрал салфетки в карман плаща. Сидящая справа женщина фыркнула и искоса глянула на Анну. Та смутилась и отвернулась к окну, чувствуя себя одновременно глупой и обманутой.

Молодцеватый мужчина вынул из уха один наушник и, не оборачиваясь, лениво спросил у водителя: командир, когда едем?

– Через две минуты, – ответил тот, ухитрившись переврать ударения во всех словах.

– Засекаю время! – так же лениво предупредил мужчина и воткнул наушник в ухо.

Водитель что-то пробурчал и притих. Анна прочитала его имя на табличке: Муртазали Абдурахимович Омаров.

Дверца микроавтобуса распахнулась, впуская в салон худощавого молодого человека с характерной фальшиво-страдальческой миной на лице.

– Братья и сестры, – загундосил он.

Анна терпеть не могла профессиональных попрошаек. Сгорала со стыда, слушая их бегло-скользкие отрепетированные рассказы о свалившихся на голову несчастьях. «Хватает же людям наглости так врать», – каждый раз изумлялась она.

Меж тем молодой человек, переходя с русского на суржик, переливчато рассказывал, как приехал в Москву на заработки из Луганска (короткая пауза и многозначительное «наверное, слышали, да?»), делал ремонт вот в этой новостройке (взмах перебинтованной рукой в сторону десятилетнего дома), а денег ему так и не заплатили.

– Живу в подъезде, братья и сестры. Помогите на билет домой, к жене и детям, – слезливо закончил он и протянул руку.