Н. Денисов - В чистом поле - очерки, рассказы, стихи

Пройдет еще полтора десятка лет и Друнина напишет последнее. Отчаянное, горькое, страшное. И предельно честное поэтическое: «Как летит под откос Россия, не могу, не хочу смотреть!».

Не могу. Захлопнет дверцы своей машины и пустит в её кабину смертельные выхлопы включенного мотора…

Я здесь – в послеобеденном и предвечернем увольнении с нашего «Северного сияния-04». Да, на этот раз у нас с литературной братией – разные маршруты. Им праздновать, читать народу стихи, говорить высокие речи о значении литературы в построении коммунистического общества, сидеть на богатых банкетах, вздымать быстро забываемые тосты под звон хрустальных фужеров, мне – штормовать и проламываться через поля обширных паковых льдов.

Я знаю, что привезу и из этого плавания новые впечатления, в чем-то они отразятся, во что-то они выльются. Скажем, в повесть «Арктический экзамен». Экзамен этот наш экипаж и весь караван судов, включая атомные ледоколы, выдержит с честью, как и положено советским морякам.

В этом я почти уверен, распрощавшись возле белых стен Тобольского кремля с литературной компанией, которой завтра поутру отправляться «праздновать» и набираться впечатлений все по тем же маршрутам – «нефть», «газ», «рыба», «лес», «южный»…

А мне сейчас околичными травяными полянами, под тускло мерцающей иртышской луной, добираться в Сумкинский затон на свой «пароход», там надо спуститься в трюмную кладовую за курганской тушёнкой (основной и главный наш продукт), приготовить к чистке ведерко тюменской картошки, чтоб с восходом солнышка сгундарить, как в деревне нашей говорят, очередной завтрак для боевого экипажа.

Никто этого не сделает. Все на мне, единственном!

Надо б грустить, вероятно, ведь и в нынешней литературной «тусовке» для многих «штатских лиц» откроются светлые дали, а мне не грустно. Наоборот. Я полон ощущения несказанной свободы. От этой внутренней свободы – легко и на душе. И если бы могла она, душа, рассказать, что произойдет за четыре месяца перегона, то нарисовала бы маслом почти благополучный финал нашего ледового и штормового пути.

Дойдем! Сдадим станцию чукотским насельникам!

И все же… Хоть грому с тюменским шедевром – на весь мир, у них там, и на Чукотке, бардак отменный окажется. Не проложены еще кабели и прочие береговые коммуникации, не отрыт котлован для установки в него нашего «электрического» чуда, нет и команды стационарного обслуживания. Полный аут! И мы, помыкавшись на забитом льдами рейде мыса Шмидта, развернемся, уйдем в порт Певек, где зимовать станции на рейде порта, вмерзая в тяжелые льды, сохраняясь до лучших деньков будущего короткого в Арктике лета.

Да, стареет, угасает режим во главе со своим высоким руководством. Пельше, говорят, на заседания Политбюро уже «приносят», Брежнев еще молодцевато приходит сам!

Придем и мы на наше «заседание, товарищи!» Главное: убережем от льдин, не утопим судно, доведем до места!

Потом я вернусь северными самолетными маршрутами – домой.

Домчусь на такси. Порадуюсь встрече с терпеливо ждавшими меня – дома. И я живой, не обмороженный, эйфорийный от свершенного мужского дела, позвоню… Ну, конечно, литературному нашему шефу: как мои дела в Москве? «Приняли, – скажет Лагунов, – поздравляю… празднуй!» Будет это 17 октября 1975-го. Тот- час с уличного телефона автомата за две копейки «проникну» в гостиницу «Заря», зная, что там гостюет – приехал из Москвы в командировку! – мой однокашник литинститутский Борис Примеров. «Боря, приезжай ко мне, меня в Союз приняли! Бутылка коньяка уже в кармане, обещаю и коронное тюменское блюдо – зажаренного долгоного бройлера…» – «У меня в номере Нечволода сидит!» – «Приезжайте вместе, адрес Володя знает…»

Потом друзья поднимут тост – «За первого стихотворца из русских, принятого в писательский Союз на Тюменской земле!» «Верно, ребята, я как-то и не задумывался об этом. Спасибо «за первого из русских». И полный вперед, как говорил наш капитан в Восточно-Сибирском море, когда сквозь тяжелый лед и разводья выходили мы на синь чистой и спокойной воды!»

Духмяно пахнут остывающие во мраке ночные травы. Тусклая луна, то проглянет, то скроется в небесной дымке. Иду наугад. Но, знаю, держу правильное направление. «В России нет дорог, есть только направления!» – припоминается «историческая» шутка.

Слышу звон лошадиного ботала. А вот и сами лошади прорезаются крупно из набухшей темнотой окрестности, шумно фыркают, совсем не пугаясь ночного прохожего. Зато я сам вздрагиваю, когда метрах в двадцати от меня, вырастая из трав, темнеют кресты старого православного погоста. Как у Рубцова: лошади… погост… кресты… И – «Лучше разным существам в местах тревожных не встречаться…»