Н. Денисов - В чистом поле - очерки, рассказы, стихи

Мы любили Ишим. Очень. Даже называли себя ишимолюбами. Посвящали городу стихи, песни. (Мелодию одной песни – слова мои! – отбивают сегодня «куранты» на башенке у центрального рынка…) И как было не любить этот весь домашний, уютный, с тихими двориками, зимой заваленный снегами, городок, а по маю и первой половине июня – весь в белой кипени черемух, бушующего зеленью городского сада и железнодорожного с фонтанами, с цветущими яблонями-ранетками, сквозь пахучий туннель которых двигались к вокзалу автобусы с неспешным народом.

Все, практически, знали друг друга…

Пережил я еще одну лютую зиму на улице Льва Толстого, в Киселевке, в снятой комнате у других хозяев. Купленные в горкомхозе сырые дрова разгорались в печурке только после многих титанических усилий! И все же мне удавалось вести не только младо-семейную жизнь, варить борщи, сочинять стихи о жарких деревенских сенокосах, но и делать курсовые по литинститутской программе, писать газетные репортажи.

Наконец встретили мы с Марией весну! Окна нашей комнаты смотрели на реку Ишим. А он, прошумев ледоходом, вдруг напористо полез из берегов, затопив все степное пространство правобережья вплоть до синеющего вдали Синицынского бора.

К концу июня река вошла в свое русло, я закидывал с берега удочку, клевал чебак. И с восторженным ужасом смотрел, как располневшая в телесных формах Маша Токарева, теперь Денисова, с разбегу ныряла с речного крутояра в глубину, до полусмерти напугав дремавшего под ближней корягой налима. Затем, переплыв реку, весело махала мне рукой с другого берега, плыла обратно по стремительному течению – вместе с будущим нашим первенцем во чреве, который, мечтал я, может быть, тоже вырастет моряком, в крайнем случае – морячкой!

А Тюмень звала. Обширными возможностями растущего на глазах города. И в самом конце шестидесятых, я – через год работы в Голышманово ответственным секретарем газеты «Ленинец» и через навигацию на Северной Сосьве, где проплавал лето матросом пассажирского теплохода, а Володя – через телевидение в казахстанском Петропавловске, мы вновь оказались в Тюмени.

Однажды полетели в молодой Нефтеюганск литературной группой проводить там Дни литературы. Начало марта. В Тюмени уже весной припахивает, кавказцы, как весенние востроносые грачи, поналетели, веточки мимозы к 8-му Марта продают по сногсшибательным ценам, а нефтеюганские бродячие псы только и спасаются от лютующих еще северных холодов на теплых чугунных люках городской теплотрассы.

Нечволода, как сотрудник Бюро пропаганды, блистая новой дубленкой и бобриковой шапкой, прилетел пораньше, чтоб обеспечить нам график выступлений. Поселился (сумел!) в шикарной по тем временам «канадской» гостинице из сосновых брусьев, куда селили обычно иностранных специалистов и наше высокое начальство – министров, партийных боссов.

Суточное проживание в «канадской» – на фоне пылающих факелов попутного газа! – стоило пять-восемь рублей. Немало по тем временам. Нам, остальным стихотворцам и прозаикам, выделили прохладную обшарпанную двухэтажку под названием «Обь» № 2, где суточная плата в пятикоечном номере была всего 70 копеек с носа.

На утро начальник нашей делегации, заведующий (он называл себя директором) Бюро пропаганды Шумский, непосредственный Володин начальник, потопал в своих высоких валенках с калошами меж крутых сугробов в соседнюю «канадку», чтобы дать указание подчиненному ему сотруднику. Дежурная гостиницы, оглядев живописного, огородного вида, пришельца, разрешила бедному Сереже только постоять на коврике у входа, заявив решительно, что «писатель Нечволода сейчас не принимает».

«Что значит «не принимает?» – решил я тут же испытать судьбу в этой «канадке». Дежурная, на удивление, встретила меня приветливо, только приказала снять обувь и переобуться в войлочные тапочки. Ну, прямо-таки, как в Шереметьевском дворце в Останкино, где расположен известный мемориальный музей. И тут ковровые дорожки, кактусы в горшочках, гирлянды живой зелени по стенам, яркие акварели, чеканка. И главное-тепло!

Постучал в дверь номера. Никакого отклика. Постучал снова – с напором. Дверь сама подалась вовнутрь. Смотрю: большая прихожая – модные кресла, яркие шторы, на журнальном столике непочатая бутылка пятизвездочного коньяка, апельсины, яблоки в вазе, плитки шоколада и – о, боже! – живые пахучие цветы!

Открываю еще одну дверь: большой зал для заседаний, длинные столы, заканчивающиеся Т-образным, «руководящим», шкаф с хрустальными фужерами, множество стульев, внушительных размеров холодильник. И – опять удивление! – теплая, даже жаркая, застекленная лоджия. Ну, конечно, все для солидных людей!