Григорий Диков - Пастух

— Что же это мы все шампанское пьем? Не по-русски как-то! Это же чистый лимонад!

На миг задремавший журналист очнулся и с удивлением посмотрел на бокал, а потом перевел помутневшие глаза на доктора. Нил Петрович продолжил, похлопывая газетчика по плечу и говоря нарочито громко, чтобы тот услышал:

— Давайте, любезнейший, выпьем-ка нашего вина, зеленого, мужицкого!

В ту же секунду за его спиной кто-то вскрикнул. Нил Петрович резко обернулся: перед ним стояла жена худощавого журналиста. Она была бледна и тяжело дышала. Широко раскрытые глаза смотрели на доктора с изумлением, из-под шляпки с гвоздикой выбились пряди белокурых волос, и их трепал ветер.

— Зеленого вина? Не может быть — вы?! — дрожащим голосом промолвила она. — Здесь?!

Нилу Петровичу хватило мгновения, чтобы узнать женщину: перед ним стояла Лариса Дмитриевна, дочь полицмейстера из Городца. За прошедшие годы она сильно изменилась, но взгляд, бледность, острый нос — и, главное, та самая злосчастная бородавка на правом ухе… Сомнений быть не могло — на Нила Петровича смотрела его несостоявшаяся невеста, Ларочка!

Доктор перевел взгляд на своего собеседника-журналиста. Теперь нетрудно было узнать и его: перед доктором, облокотившись локтем на столик и глядя мутными глазами на приближающийся берег, сидел тот самый тщедушный студент, которого Нил Петрович около десяти лет назад стукнул по голове серебряным подносом.

Ругая себя за невнимательность и пользуясь временным замешательством окружающих, Нил Петрович бросил на поднос золотой червонец, схватил трость и быстрыми шагами пошел прочь с палубы. На его удачу, «Неаполь» как раз подходил к пристани близ Летнего сада: не дожидаясь, пока матрос привяжет швартовый и притянет судно к причалу, белолицый доктор с легкостью, неожиданной для его немалого роста и грузной комплекции, перепрыгнул на дощатую пристань через все еще широкую полоску воды.

На пристани он развернулся. «Неаполь» еще не причалил окончательно, левое колесо шлепало по воде, разнося вокруг запах речной тины. На верхней палубе журналисты повскакали из-за столиков и, сгрудившись вокруг перил, смотрели, не отрывая глаз, на доктора. Среди них стояла Лариса Дмитриевна и что-то возбужденно говорила, указывая то на Нила Петровича, то на задремавшего мужа — бывшего студента, а ныне журналиста и тайного члена партии эсеров.

Круглые очки в железной оправе сползли с носа спящего и лежали теперь на белоснежной скатерти. В них отражалось вечернее небо, чугунная решетка Летнего сада и фигура высокого грузного человека, который спешил по ступеням набережной прочь от реки, стуча по граниту своей черной тростью. После стольких лет Ефим Григорьевич Селивестров нашелся.

В то время, как пароход «Неаполь», повернув обратно, огибал Стрелку Васильевского острова, Нил, он же Ефим Григорьевич, уже шел быстрым шагом по набережной Мойки. Здесь в особняке, построенном еще при Екатерине, жила старая графиня, Анна Федотовна С-ская. Именно к ней и спешил теперь Нил, не замечая дороги и едва не сбивая с ног встречных.

В голове знахаря вихрем кружились мысли: «Узнала меня, будь она неладна… Столько лет прошло, а все ненавидит! Теперь непременно расскажет отцу, письмом или по телеграфу, а он наверняка даст знать полиции — и пиши пропало! Письмо до Городца идет дня четыре, телеграмма и того быстрее… А если, неровен час, Лариса Дмитриевна пойдет напрямую в полицию? Правда, чтобы поднять старые дела, им потребуется еще дня два… Нет, мешкать не стоит — за пару дней нужно все успеть, забрать деньги, съехать с квартиры. Но главное сейчас — посоветоваться с графиней…»

Занятый этими мыслями, Нил и не заметил, как оказался перед ее особняком. Дверь открыл старый лакей в ливрее — он увидел доктора через окно и, не задавая лишних вопросов, открыл перед ним дверь. Поблагодарив лакея кивком головы, Нил быстро поднялся по мраморным ступеням в полумрак особняка. Несмотря на наступавшие сумерки, свечей еще не зажигали, и в комнатах было пусто. Нил считался в доме своим человеком с тех самых пор, когда он жил у графини на гостевой половине. Приходя к хозяйке с визитом, он обычно ждал, пока о нем доложат, но теперь дело не терпело отлагательств.