Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

«Да, — подумал Мэби, — как бы вы ни относились к Удомо, он теперь власть, а основа всей вашей жизни, всех ваших традиций — почтение к власти».

— У этого юноши большая сила, — шепнул вождь старейшине, сидевшему слева от него, — а мы даже не предложили ему сесть. Он пригласил Удомо, и Удомо приедет. Никто, ни белые, ни Совет вождей и старейшин равнинных племен, не смогли бы сделать этого. — Он встал. — Мы остались довольны тобой, сын Мэби. Ты не посрамил свой народ. Сегодня мы устроим пир в твою честь, и все старейшины придут на него, хотя они и старше тебя. Я так прикажу. И сам я приду на этот пир. А потом мы начнем готовиться к приезду премьер-министра Удомо. Вы согласны, старейшины?

Старейшины пробормотали слова согласия, хотя и не все были согласны. Но они не зря были старейшинами: они знали, что не стоит плыть против течения.

— Ты можешь идти, сын Мэби.

Вождь и старейшины встали со своих мест и подошли к нему. Вот оно, самое страшное зло племенного уклада: этот строго продуманный ритуал, основанный на страхе и беспрекословном подчинении, это полное подавление человеческой личности. Какая благодатная почва для создания диктаторского государства!

Он покорно обнял отца. Этот человек был ему совсем чужим. У них не было проявляющейся в мелочах близости, свойственной отношениям отца и сына.

Он проделал все, что полагалось, сказал все, что должен был сказать старейшинам, вождю и старику, который зачал его, но никогда не был ему отцом. Наконец все было кончено. Теперь он мог идти к матери. Ее лицо он всегда хранил в памяти. Бедная, что она пережила в эти последние часы перед встречей, зная, что он здесь, рядом.

Толпа на улице рассосалась, но учитель с джипом ждал его. Мэби сел в машину.

— Ну как дела?

— В честь моего приезда устроят пир. Придут вождь и старейшины.

— Замечательно! Мы знали, что вы завоюете их уважение.

— Не я. Удомо. Ведь Удомо теперь верховный вождь всех племен.

Учитель не понял, что имел в виду Мэби, и, чтобы скрыть это, громко рассмеялся.

Джип остановился возле усадьбы отца Мэби. Мэби вышел из машины и помахал учителю.

— До свиданья!

У ворот огороженной частоколом усадьбы копались в золе куры, вертелись под ногами ребятишки. Возле хижин хозяйничали жены отца. Завидев Мэби, они громко приветствовали его. Он машинально отвечая им, ища глазами мать. И вдруг увидел ее. Она выходила из хижины, служившей кухней.

Мама! Круглое покорное лицо, иссеченное временем и тяжелой работой, полные слез, истосковавшиеся, пытливые глаза. Дрожащий подбородок и запах дыма, въевшийся в одежду. Маленькая-маленькая, совсем как он сам. Мама! Мои глаза, мое сердце тосковали по тебе все эти годы.

По ее щекам покатились слезы. Глаза засияли счастьем.

— Где моя хижина? — спросил он на родном языке.

Она скользнула мимо, чуть коснувшись его рукой.

Он пошел за ней. Женщины провожали их взглядом.

Она вошла в маленькую хижину, повернулась к нему. Наконец-то они одни, совсем одни, укрытые от чужих глаз. Она почти упала ему на руки.

— Сын мой… сын мой… — всхлипывала она.

Мэби обнял ее, крепко прижал к себе.

— Мама, — прошептал он по-английски.

Прошло много времени, прежде чем она высвободилась из его рук и торопливо утерла глаза.

— Я так боялась, — прошептала она.

— Чего ты боялась, мама?

— Что белые отберут у меня сына.

— А теперь?

— По глупости я боялась. Ты все равно мой сын. Большой человек, но все равно мой сын. — У нее снова хлынули слезы, слезы радости.

— Милая ты моя, — шепнул он по-английски и снова притянул ее к себе.

— Обед подгорит, — тоже шепотом сказала она.

Мэби протянул руки к огню. Он и забыл, какие холодные бывают здесь ночи. Взглянул на Удомо, сидевшего рядом с вождем по другую сторону костра. Поразительно, как быстро Удомо сумел расположить их к себе. Он изменился: приобрел выдержку, научился скрывать свои мысли, научился обращаться с людьми. Просто удивительно, как благотворно подействовала на него власть. Он стал хладнокровен, рассудителен и прячет все это под маской беззаботной приветливости. Он просто обворожил тут всех.

Удомо прилетел рано утром. Когда он выходил из самолета, у него был очень усталый вид. Но он тут же стряхнул с себя усталость, знаменитая улыбка осветила его лицо. Вслед за Удомо из самолета вышел Томас Лэнвуд, которого никто, кроме Мэби, не заметил. И весь день, и на всех собраниях и встречах Том оставался в тени, никем, кроме Мэби, не замечаемый. Но даже Мэби не мог подбодрить его: ему нужно было быть рядом с Удомо.