Арчибальд Кронин - Мальчик-менестрель

Я так долго не отвечал тебе, поскольку просто-напросто не мог сообщить ничего хорошего. Мое душевное состояние, поверь, оставляет желать лучшего. Я постоянно подавлен и чувствую себя несчастным, а мне не хочется обременять тебя своими невзгодами.

Знаешь, по-моему, бытующее романтическое представление о Голливуде — не более чем миф, взлелеянный для того, чтобы чарующая сила кинематографа заставляла людей толпиться у билетных касс. Могу с уверенностью заверить тебя, что на самом деле киносъемки — это тяжелая, изнурительная работа на износ, когда в слепящем белом свете приходится из раза в раз повторять какое-то действие, или диалог, или эпизод, который в фильме займет всего минуту, а иногда и вовсе может быть вырезан. А если на тебя в данную минуту не направлены слепящие огни юпитеров, ты сидишь в продуваемой всеми ветрами студии и уныло ждешь, когда тебя вызовут, или просматриваешь ежедневные газеты, чтобы узнать, что происходит в мире. Именно нечеловеческие условия толкают многих актеров — если, конечно, так можно назвать марионеток, которых дергает за ниточки режиссер с мегафоном, — к безумным ночным эскападам, описание которых попадает потом на первые полосы газет, в очередной раз подкрепляя общепринятые представления о яркой и шикарной жизни в кино.

Все это мне пришлось испытать на себе, когда я начал сниматься в первом фильме. И я решил, что мне надо продержаться три года, чтобы сыграть в трех фильмах, на которые у меня подписан контракт, и заработать хорошие деньги, что позволит мне незаметно исчезнуть навсегда из этого фальшивого города с его мишурным блеском.

И сейчас я живу, стараясь держаться выбранной линии, а Фрэнк Халтон, один из моих немногих друзей в этой пустыне, дает мне хорошие советы и прекрасно ведет мои дела. Фрэнк постоянно уговаривает меня хоть чуть-чуть расслабиться, поиграть в гольф в Бель-Эр или вступить в теннисный клуб в Палм-Спрингс. Он даже посоветовал мне выбрать хорошую девушку из толпы смазливых старлеток — бедных пустоголовых кукол, — которые постоянно вьются вокруг меня в тщетной надежде привлечь мое внимание и тем самым проложить себе дорогу к деньгам и славе. Увы, со мной им абсолютно ничего не светит. Я хорошо запомнил тот горький, очень горький урок. Именно поэтому я решительно отказываюсь от всех приглашений на вечеринки.

Так как же тогда я провожу свободное время, когда меня отпускают большие боссы? Живу я в одном из коттеджей в Беверли-Хиллз и полностью свободен от хозяйственных забот. В выходные дни сажусь в свой скромный «ровер», еду в Малибу, оставляю там машину и иду пешком вдоль побережья, по широкой песчаной полосе, о которую неустанно бьются волны Тихого океана. Людей здесь совсем мало, ибо здесь нет цивилизованных пляжей или пляжных домиков, и я обычно встречаю только двух любителей пеших прогулок: Чарли Чаплина, настолько ослепленного своей гениальностью, что он никого, кроме себя, не замечает, и еще высокого, атлетически сложенного человека, который гуляет с книгой в руках, а завидев меня, кивает и улыбается. Вот и все. Больше здесь нет абсолютно никого, и никто не может помешать мне бороться со своими невеселыми мыслями.

Как тебе прекрасно известно, поначалу я разуверился в религии из-за горькой обиды, ибо мне казалось, что я был слишком жестоко и несправедливо наказан за грех, в котором, собственно, не был виновен. Но постепенно ярость моя улеглась, да и обида уже проходит, и, должен тебе признаться, у меня вдруг возникла сперва слабая, но затем все более острая потребность ощутить спокойствие и тишину той церкви в Беверли-Хиллз, причем не для молитвы, а из желания проверить, как это на меня подействует и поможет ли унять сосущую боль в груди.

Но самое интересное, Алек, было дальше, причем, ты ведь знаешь, я никогда не лгал и не лгу. Все три раза, когда я подходил к церкви и поднимался по ступеням с твердым намерением войти, у меня вдруг начинались дикие спазмы, потом я чувствовал ужасную слабость, неукротимую дрожь, и мне казалось, что меня вот-вот стошнит. Борясь с недомоганием, я открывал рот — и оттуда извергался словесный поток. Как тебе, наверное, известно, я не употребляю бранных слов. Но эти слова были поистине грязными, нечестивыми и непотребными. Корчась от чудовищных спазмов, я поворачивался и шел обратно. И только ступив на тротуар, я успокаивался и переставал браниться. Кровообращение в руках и ногах восстанавливалось, и уже через несколько секунд я снова становился самим собой.