Сергей Смирнов - Ангелы приходят и уходят

— А свет?

— Что — свет?

— Ну свет-то ей сделал?

— Свет-то? Свет сделал… Лампочку, в смысле. Розетку на потом оставил… На другую банку…

Он включил магнитофон.

— Это кто поет? — спросил Ковалев.

— А хрен их знает… Парнишка дал знакомый. Эмигранты, что ли… Тут одна забойная есть. Если морда, говорит, не разбита, то не можешь быть бандитом…

— Выруби ты их, — попросил Ковалев.

— А чего?.. Пускай. Чего без музыки-то сидеть.

Хриплый цыганский баритон плыл по комнате. Ковалев встряхнул головой.

— Надоело. Пойдем, покурим.

— Сейчас. Еще по одной — и пойдем.

На черной лестнице стало оживленней. На площадках курили, разговаривали, смеялись. Во мраке вспыхивали красные точки сигарет, взвивались и падали, как светлячки.

Жарков с Ковалевым поднялись на площадку второго этажа.

— Э, подвинься, — бесцеремонно сказал кому-то Жарков и сел на подоконник.

— Жарков, не борзей, — басом сказала женщина.

— Танька, это ты, что ли? — удивился Жарков. — Сто лет не видел…

Ковалев присел на корточки.

— Ты опять веселенький, да? — говорила Танька. Ее необъятная фигура закрывала едва ли не все окно. — Ты когда пить бросишь, а?

— А никогда, — лениво отвечал Жарков.

— Еще вон и молодого человека спаиваешь, — кивнула Танька на Ковалева.

— Это Танька, с пятого курса, — пояснил Жарков Ковалеву. И, как ни в чем ни бывало — Таньке: — Главное — не тебя, да, Таньк?

Он толкнул ее локтем, она загоготала.

Покурив, спустились вниз, и только выпили еще по стакану, как пришла жена Жаркова.

— Ну и как, Лен? — спросил Жарков.

— Да никак. Нашей врачихи нет, а та, с семнадцатого участка, только глазами хлопает: к хирургу, к хирургу…

Ковалев вежливо поздоровался. Жена сказала Жаркову:

— Хоть бы поели чего… — Ушла за шкаф, загремела посудой.

Жарков схватил на руки дочку. Полная, бледная, с жидкими волосиками на розовой макушке, она серьезно смотрела на Ковалева.

— Что, Ксюша, ручка ва-ва? — спросил Жарков.

Ксюша показала на Ковалева пальцем, произнесла что — то непонятное. Скосила глаза и сморщилась.

Жарков посадил Ксюшу на колени.

— Наливай.

Ковалеву стало муторно. Он сказал:

— Ты извини. Я пойду.

— Куда? — удивился Жарков. — Еще на два раза хватит.

Лена вышла из-за шкафа, поставила на стол тарелку с хлебом, еще одну — с нарезанным салом и третью — с солеными помидорами.

— Ребенка не урони, — сказала она.

— Ну, чего ж я!.. — ответил Жарков. — Не пьяный же.

— Сколько ей лет? — спросил Ковалев, чтобы не молчать.

Лена быстро взглянула на Ковалева, на мужа и сказала:

— Много.

Отняла ребенка у Жаркова.

— Много нам, да, Ксюша?

Потом пошла к дверям:

— Мы пойдем в коридор, погуляем…

Выпили еще. Ковалев пожевал безвкусное пресное сало.

— Эх, — вздохнул Жарков. — Надо бы добавить, да нечего… А?

— Угу, — согласился Ковалев.

— Эх! — еще горше вздохнул Жарков и уронил голову на руки.

— Ты чего?

— Сейчас, сейчас… — ответил Жарков.

Ковалев поднялся, взял пальто и шапку.

— Три года ей, — сказал Жарков, подняв голову.

— Кому? — не понял Ковалев.

— Ксюше…

Ковалев все не понимал.

— Три года. А она еще не говорит… — Глаза у Жаркова были совсем пьяные, и язык уже заплетался. Он снова уронил голову, а Ковалев выскочил за дверь.

На площадке черной лестницы по-прежнему курила Танька.

— Привет, — сказала она. — А где Жаркова забыл?

— Дома.

— А-а… Уже нажрался, поди? Ему много не надо.

— Ну.

Молча покурили, посидели. От окна дуло и Ковалев подложил под спину пальто.

— Выпить хочешь? — спросила вдруг Танька.

— Угу.

Танька слезла с подоконника и растворилась во тьме. Минуту спустя появилась, сунула в руку Ковалеву стакан. Ковалев нюхнул.

— Пей-пей. Это водка.

— Угу. Спасибо.

Ковалев выпил, оставил Таньке. Она проглотила ее как воду, поставила стакан на подоконник.

— А я тебя знаю. Ты на втором курсе учишься, да?

— Угу.

— Н-да… Разговорчивый ты, ничего не скажешь. У вас там, на втором, все такие?

Этажом выше внезапно зазвенела гитара. Противный мужской голос завыл:

— Не бради-ить, не мять в кустах багр-ря-аных лебеды и не искать следа-а-а, со снопом волос твоих овся-аных отоснилась ты мне навсегда!..

— Это Боба, — сказала Танька. — Знаешь Бобу?

— Нет. Он кто?

— Козел.

— А-а…

В голове уже пошумливало, плескались волны и мозги качало килевой качкой.

— Скучно с тобой, — сказала Танька. — Хоть бы анекдот, что ли, рассказал.