Абдель Селлу - Ты изменил мою жизнь

Но я бы в этом ни за что не признался. Я, как всегда, молол языком, не задумываясь о том, что несу..

— С глупостями покончено, Абдель. Тебе пора понять, что такое настоящая жизнь, — повторял месье Поццо.

— О да! Теперь я стану еще больше наслаждаться жизнью! Теперь, когда я весь переломан, мне будут платить за безделье. Жизнь прекрасна!

Он сделал все, что мог, чтобы в моей голове появились хоть какие-то мысли. Я же делал все, что мог, чтобы он отказался от этой затеи. Получать деньги за то, что просто торчишь дома, мне больше не хотелось: мне не сиделось на месте!

Месье Поццо говорил со мной как отец, советник, мудрец. Он пытался научить меня правилам и морали — ценностям, которые были мне совершенно не знакомы. Он действовал мягко, умно, чтобы не настроить против себя, как это делали учителя, полицейские, судьи. Он говорил доброжелательно и в то же время так, словно ему все равно.

Он хотел, чтобы я стал законопослушным. Конечно, это немало, чтобы защитить общество от меня, — и вполне достаточно, чтобы защитить меня от общества. Он боялся, что я снова окажусь в опасности, попаду в тюрьму и вернусь к насилию. Однажды, в момент слабости или желая покрасоваться, я рассказал ему о том, что сидел во Флери-Мерожи.

Не знаю, поверил он мне или нет, но больше он меня об этом не спрашивал. Во время нашей первой встречи он уже знал, что я не отвечу, если не захочу, или буду пороть чушь. Он знал, что меня невозможно контролировать, но доверял мне. В его неподвижных руках я был паяцем, игрушкой, животным, куклой. Абдель Ямин Селлу — первый в мире игрушечный солдатик с дистанционным управлением из инвалидной коляски..

Я говорю то, что хочу, когда хочу и если хочу. Правда скрывает ложь. А есть правда, которая кажется настолько невероятной, что выглядит ложью. Ложь копится, растет, и мы в конце концов спрашиваем себя, нет ли в ней доли правды… Я говорю правду, я вру, я великолепно владею собой, когда это нужно. Но бывает так, что я позволяю делать с собой какие-то вещи.

Журналисты, бравшие у меня интервью для документального фильма Мирей Дюма, не получили ответы на все вопросы, но они смогли понять, почему я не хочу отвечать. Они сняли, как я молчу. Показали мое лицо крупным планом. Поймали взгляд, устремленный на месье Поццо. И эти кадры говорили сами за себя — то, чего я не хотел произнести вслух..

Когда я принял предложение написать эту книгу, то наивно думал, что смогу двигаться по тому же пути, который всегда выбираю, — плюс на этот раз не будет ни камер, ни микрофонов. Говорю, что хочу, молчу, когда хочу. До того как решиться на это, я не отдавал себе отчета, что готов заговорить. Объяснить другим — читателям — то, чего я еще никогда не объяснял себе самому.

Я вновь говорю «объяснить», а не «оправдать». Следует иметь в виду, что я охотно впадаю в самодовольство, но никогда — в жалость. Я боюсь этой мании, которой подвержены французы: они, ссылаясь на разницу культур, отсутствие образования и тяжелое детство, пытаются все анализировать и прощают даже то, что простить нельзя.

У меня не было тяжелого детства, наоборот — я рос, как лев в саванне. Я был королем. Самым сильным, самым умным, самым лучшим. Если я позволял газели пить из ручья, то только потому, что не был голоден; но если я хотел есть, то набрасывался на нее. Когда я был ребенком, меня редко упрекали в том, что я жесток, — ведь львенка не попрекают его охотничьими инстинктами.

Разве это можно назвать тяжелым детством?.

Это было просто детство, но никто вокруг не думал о том, что ребенку придется вырасти. Я не отдавал себе в этом

отчет, и мои родители тоже. Винить некого.

Я никогда не говорил месье Поццо о своем прошлом. Он осторожно пытался вызвать меня на разговор, а я все сводил к шуткам. Мсье Поццо понимал, что я отказываюсь анализировать свою жизнь, и не настаивал. Делая вид, что ему все равно, он подталкивал меня на правильный путь.

— Навести свою семью.

— Будь ближе к тем, кто тебя вырастил.

— Побывай в своей родной стране.

И, наконец:

— Ты получил предложение написать книгу? Соглашайся. Это возможность разобраться в себе самом. Ты увидишь, это интересно!

Он знал, о чем говорит. До своей аварии он всегда гонял двести кэмэ в час, никогда не оглядываясь назад. Потеряв способность двигаться, обреченный на полтора года реабилитации в специализированном центре — в окружении таких же несчастных, которые были даже моложе, чем он, — месье Поццо разобрался в себе.