Абдель Селлу - Ты изменил мою жизнь

Мне пока есть к чему стремиться..

Монастырь похож на швейцарское шале: все деревянное, никаких решеток на окнах, озеро, лодки. Интересно, можно ли тут взять удочку напрокат. Филипп Поццо ди Борго — один из особых гостей: монахини, естественно, пускают к себе в монастырь только женщин. Как раньше в школе — девочки справа, мальчики слева.

Никакого смешения. Но тетраплегик — это нечто особенное… Мужская сила босса пострадала в аварии, и я считаю довольно неделикатным напоминать ему об этом. Меня допустили сюда в качестве «вспомогательного персонала». Я привык, мне слово «вспомогательный» даже нравится. У меня было время поразмышлять над его смыслом: например, в грамматике есть такая штука, как вспомогательный глагол, который сам по себе ничего не означает.

К нему нужно прилепить другой глагол, иначе никакого смысла не появится. А вот, например, я. Что я такое. Я ехал. Ел. Спал. Ладно. Пусть я — вспомогательный глагол, а месье Поццо — основной. Это он ездит, ест, спит. Но без меня у него ничего не получится. А монахини не понимают, что вспомогательный Абдель отличается некоторой независимостью в грамматике жизни.

Ну ничего, скоро поймут..

Мне отвели комнату на первом этаже, прямо возле комнаты босса — нет, никто не заставит меня признать, что это была келья. Машина на стоянке. Я спокоен, сегодня вечером мой глагол — «спать». Как только я уложу месье Поццо, выберусь через окно наружу и съезжу в ближайший город.

А пока я старательно играю свою роль. Как обычно, оказавшись в незнакомом месте, сначала осматриваюсь. Ставлю кресло босса у края прохода в церкви, прислоняюсь к столбу поблизости и принимаюсь вполглаза дремать. И осматриваюсь. Все дамы здесь выглядят как будто поломанными — физически, или морально, или и то и другое вместе.

Они зациклились на своем страдании — оно их не отпускает, вцепилось в них мертвой хваткой, и они пытаются избавиться от него с помощью молитвы. Что ж, все это меня не касается. Некоторые обречены сидеть в коляске, как месье Поццо. Смотрю на них — и ничуть не сомневаюсь, что если бы биржа труда направила меня к ним, то я бы ни у кого из них не остался.

Они действительно кажутся очень несчастными. Все предохранители сгорели, ни одной целой лампочки не осталось..

А у Поццо лампочка еще мигает. Этот парень не похож на них. Он — воин-философ, джедай из «Звездных войн»; с ним пребывает Сила.

В ресторане — нет, не надо мне тут говорить «трапезная» — не разговаривают. Жуют и одновременно молятся, такие тут правила. Блин пасхальный, а есть ли тут такая молитва, чтобы здешняя жратва на вкус похорошела, а. Когда я думаю, что в двадцати минутах отсюда есть кафе, где можно навернуть как следует!..

Мы с месье Поццо решили не встречаться глазами, ни в коем случае — иначе мы сразу же начинаем смеяться. Он читает мои мысли, а я его. Мы не слишком-то погружены в размышления. Одна женщина-пастор краем глаза смотрит на меня. Следит за происходящим. Если бы она не была такой чинной, я бы посадил ее в «понтиак» — и ну на всю железку, навстречу сумасшедшим квебекским ночам!.

Вот только я не могу выбраться из комнаты через окно. Оно не заперто на задвижку, на нем нет решетки, но пожарная металлическая лестница снаружи заканчивается прямо перед ним. Если здание загорится, то здесь будет только один погибший. За его душу помолятся и назовут его «святым Абделем»… Я попался. Тишина, мы затеряны где-то неподалеку от Квебека, кричит сова, храпит капуцинка, пожарная лестница накрепко привинчена к фасаду, и делать тут нечего — кроме как лечь и спать..

На следующее утро я подмигиваю женщине-пастору в коридоре. Она отвечает мне по-французски:

— Привет! Вы действительно приехали из Франции?

Это создание — одно из самых верных детей Божьих. Она регулярно ездит на подобные встречи — и на «ты» во всеми монахинями. Стоп, она говорит вслух!.. Наверняка она знает настоящие правила жизни в этом монастыре! А я-то думал, что тут запрещено говорить…

— Да, мы парижане… Э, а чего, тут разве не обет молчания?

— А вы приходите посидеть со мной вечером в столовой. Поговорим, познакомимся…

Вот так наша группа из трех шептунов — Поццо, Лоранс и я — увеличивается до четырех единиц. Потом — до пяти, семи. Потом — к середине недели — до десяти, пятнадцати, двадцати. Мы больше не шепчемся, вокруг нашего стола раздается громкий смех. Лица, на которых я видел печать страдания, вдруг стали гораздо более умиротворенными.