Люциус Шепард - Жизнь во время войны

Дебора презрительно фыркнула.

– Ты мне веришь,– сказал компьютер.– Но тебе не нравится, когда то, во что ты веришь, говорит тот, в кого ты не веришь.

Затрещали удерживавшие вертолет лианы, свет дрогнул, словно чья-то могучая мысль потревожила глубинные структуры этой ямы.

Назад они отправились почти в сумерках. Птицы располагались на ночлег, обезьяны верещали, а лучи света растворялись в подлеске. Извилистая тропа начиналась у окружавших яму гранитных глыб и вела на запад, все время под гору, постепенно сужаясь и превращаясь в зеленый тоннель со сводчатой лиановой крышей, что, петляя, тянулся на восток и вывел их на поляну, заросшую пальметто и саподиллами. Тут всегда было очень красиво, но когда Минголла с Деборой вышли из тоннеля, поляна показалась им еще красивее оттого, что все ветви и листья были усыпаны миллионами бабочек. Ошарашенный обилием цветов и узоров, Минголла не сразу заметил на другом конце поляны Нейта, тоже расцвеченного бабочками; они парили вокруг его головы настоящим облаком, сквозь которое время от времени проступало непроницаемое лицо.

– Нейт! – Деборин голос прозвучал резко и испуганно, Минголле тоже стало страшно, он попытался прощупать Нейта, но ничего не вышло. Особый узор, на который он наткнулся в тот день, когда попал в деревню, сводил на нет все его усилия – пробиться сквозь этот колеблющийся барьер было невозможно.

Слетались новые бабочки, облако заполняло всю поляну, Дебора схватила Минголлу за руку, и они побежали обратно к яме. Оглянувшись, он увидел, что тоннель плотно забивает суматошная волна – поток цветов в зеленой трубе; от шелеста холодела спина и подкашивались ноги. Добежав до нависавшего над ямой валуна, они остановились па самом краю, бабочки уже кружили над Дебориной головой, и она крикнула:

– Прыгай!

Они рванулись одновременно, Минголла приземлился на корточки, упал вперед. И сразу заметил, что Дебора сползает вниз с опасно качнувшегося вертолета. Поймал ее за руку. Бабочки лезли в рот и в глаза, он прихлопнул их рукой. Затолкал Дебору в пробитую ракетой дыру, сам залез следом, ободрав руку об острый край. Затем переполз через мигающие индикаторы в темный конец компьютерного отсека и начал возиться с крышкой ведущего в кабину люка. Дебора тоже взялась за дело – тянула на себя проржавевший металл, расшатывала пальцами щели. Бабочки повсюду. Легкие касания на лице и на руках. Минголла отплевывался. Сердце лупило по ребрам неровной капелью. Крышка со скрипом подалась, и они протиснулись внутрь, тут же захлопнув ее за собой. Несколько дюжин бабочек успели просочиться в кабину, и Минголла набросился на них с почти безумной яростью, давя, размазывая по пластмассовому пузырю в клейстер из порванных крыльев. Когда бабочки кончились, он прислонился к креслу второго пилота и уставился на скелет с торчащими сквозь ошметки летной куртки ребрами. У мертвого пилота был пергаментно-желтый с коричневыми пятнами череп, а обезвоженные сухожилия в углах рта придавали ухмылке гротескную дурашливость. Минголла даже решил, что пилот собрался рассказать анекдот, но тут в пустой глазнице показалась голубая бабочка, и вид у скелета сразу стал зловещим. Вскрикнув, Минголла стукнул по черепу рукой, тот не удержался на шее и покатился по полу; из раздробленного позвоночника вылетела струйка пыли.

Все так же часто дыша, Минголла обернулся к Деборе. Она сидела привалившись к люку и опустив голову на поднятые колени.

– Все в порядке, – сказал он. – Теперь все в порядке.

Свет померк – совершенно неожиданно, – и Минголла тут же крутанулся узнать, в чем дело. Затянутый трещинами фонарь облепили тысячи бабочек, затмевая красное вечернее солнце пеленой крыльев и ломких тел. Как разложенная по столу мозаика, в которой недостает нескольких кусочков. Детали эти тут же нашлись, в кабине потемнело, через ткань крыльев теперь пробивалось лишь тусклое красноватое свечение. Минголла почти чувствовал навалившуюся на пластик невероятную тяжесть, и секунду спустя раздался треск – пузырь поддавался.

– Эй! – Он потряс Дебору за плечо. – Ищи Нейта! Останови его!

Он выплеснул мысли наружу, почти сразу соединился с Нейтом, собрал свой страх в клинок и воткнулся в его защиту. Но даже когда Дебора добавила к нему всю свою силу, узор устоял. Скрип стал громче, пластиковая крошка посыпалась Минголле на голову, он почти чувствовал, как на грудь наваливается многотонная тяжесть, выдавливая из нее воздух. В отчаянии он попытался слиться с этим защитным узором, и – треугольный осколок пластмассы чиркнул по щеке – это сработало. Зашуршали крылья, колючие лапки царапнули лоб; что-то попало на зуб, хрустнуло, Минголла выплюнул. Край его страха описывал сложные петли и дуги, скользил вдоль Нейтова узора с резвостью швейной машинки, и Минголла вложил в этот поток всю свою силу, ускоряя его, как только возможно. Деборины мысли тоже включились, известный только им двоим узел вплетался в узор, подавляя его, втискиваясь в дикий трехсторонний комок боли и чувственности. Раздался крик, заклятие исчезло, связь распалась.