Люциус Шепард - Жизнь во время войны

Кто-то сел рядом – мальчишка не старше восемнадцати лет. Новобранец с новенькой стрижкой, в новых сапогах и новом камуфляже. Даже лицо его казалось новым, свежевынутым из отливочной формы. Гладкие пухлые щеки, чистая кожа, ясные, мало повидавшие синие глаза. Парнишке не терпелось поговорить. Он расспросил Минголлу о доме, о семье, поохал:

– Ух ты, здорово, наверное, жить в Нью-Йорке. – Но завел этот разговор он явно не просто так, к чему-то все время клонил и в конце концов выпалил: – Слыхал про самми, который превратился в зверя? – спросил он. – Я видал вчера вечером, как он дрался. Маленькая площадка в джунглях на запад от базы. Хозяина зовут Чако. Слушай, это же просто одуреть можно!

Минголла знал о бойцовых ямах из третьих или четвертых рук, и все какие-то ужасы; кроме того, трудно было поверить, что этот пацан с невинной физиономией маменькиного сынка окажется поклонником такого дерьма. И еще труднее – несмотря на все недавние события – было поверить, что речь идет о Бейлоре.

Парнишка не нуждался в расспросах.

– Началось довольно рано, – говорил он. – Сперва пара боев, ничего особенного,– и тут появляется этот, весь какой-то дерганый. Видно, что самми, но как он смотрел в яму, знаешь, будто ему давно туда хочется. Со мной был один парень, приятель, толкает меня в бок и говорит: «Бля, да это ж Черный Рыцарь, я видал, как он дрался в Реюньоне. Ставь, не прогадаешь, – говорит. – Этот сукин сын – ас!»

Последний отпуск они провели как раз в Реюньоне. У Минголлы крутился в голове вопрос, но он не придумал, как его задать, чтобы ответ имел хоть мало-мальский смысл.

– Ну вот, – продолжал мальчишка. – Я здесь недавно, но даже я слыхал о Рыцаре. Потому подошел и вроде как стал крутиться рядом; думаю, может, просеку, в какой он форме, знаешь, неохота же ставить наобум. Тут подходит Чако и спрашивает Рыцаря, не хочет ли тот поработать. А Рыцарь и говорит: «Ага, только я буду драться со зверем. Давай покруче, старик. Драться хочу – с кем покруче». Чако говорит, у него полно обезьян и все такое, а Рыцарь ему: я слыхал, у тебя ягуар есть. Ну, Чако туда-сюда, может, есть, а может, и нету, да и вообще, ягуар для самми – это слишком. Тут Рыцарь и выдал Чако все, что про него думает. Ну, я тебе скажу: Чако будто подменили. Сообразил, какие пойдут ставки, если типа Черный Рыцарь против ягуара. Ну и понесло: «Да, сэр, мистер Черный Рыцарь, сэр! Все, что вам будет угодно!» И объявляет бой. Старик, там все с катушек съехали! деньгами машут, орут свои ставки, хлещут прямо из горла, чтобы побыстрее надраться, а Рыцарь стоит себе спокойно так, с улыбочкой, как будто ему по фигу весь этот бардак. Тут Чако открывает тоннель и выпускает в яму ягуара. Не совсем взрослый ягуар, наполовину, может. Но и такого хватит, даже для Рыцаря.

Мальчишка перевел дух. Глаза его горели еще ярче.

– В общем, ягуар кружит и кружит около стенки, рычит и фыркает, а Рыцарь смотрит сверху, примечает, как тот шевелится, ну, ты понимаешь. Толпа орет: «Сам-ми! Сам-ми! Сам-ми!» – а когда они вопят уже во всю глотку, Рыцарь достает из кармана три ампулы. Чтоб мне сдохнуть, старик! Три! Никогда и не видел, чтобы самми щелкал больше двух. С трех можно улететь к ебеням! Ну вот, поднимает Рыцарь свои ампулы, и толпа совсем с катушек съехала – ревут, как будто они все тоже самми. А Рыцарь, слушай, стоит себе спокойно. Какой мужик, а! Ампулы блестят, как будто набрались всей этой энергии, соки из толпы высасывают. Чако руками замахал, чтоб все затихли, и выдает речь – ну, ты понимаешь, в сердце каждого мужчины дух воина, только ждет, чтобы его выпустили на свободу, то-се. Слушай, раньше меня от этих речей блевать тянуло, но посмотрел на Рыцаря и поверил на все сто. Он крут, черт побери! Снимает рубашку, ботинки, обвязывает руку черной шелковой ленточкой. А потом щелкает ампулы – быстро, одну за другой – и все вдыхает. Я вижу, как они лупят, у Рыцаря глаза загораются. Заводится. Щелкает последнюю и сразу – прыг в яму. Не через тоннель, слышишь. Прыжком! До песка двадцать пять футов, а он приземляется в боевую стойку!

Три других солдата придвинулись поближе, прислушались, пацан теперь обращался ко всем сразу, играя на публику. Он так разошелся, что временами не мог совладать с собственным языком, и Минголла с отвращением отметил, что его тоже впечатлил образ Бейлора, приземлившегося на песок в боевую стойку. Бейлора, который плакал после той атаки. Бейлора, который так боялся снайперов, что однажды нассал в штаны, лишь бы не идти от орудия к сортиру.