Соломоника де Винтер - За радугой

У меня есть план. Твоя мама уедет к бабушке, чтобы забрать вещи. Тебе я дарю свою любимую книгу – так ты будешь знать, что со мной все в порядке. Потом я пойду в банк и ограблю его. Возьму все деньги. Все, что я должен Джеймсу. И только тогда я смогу начать жить снова. Я не могу спать, не могу есть. Мне нужны деньги.

Но прежде чем сделать все это, я пишу тебе. Часы запущены. Жалюзи закрыты, дверь заперта. Я сижу в своей комнате, где никто не может видеть меня. Я жалкий трус, Блю. Я не хочу оставлять тебя. Я буду скучать по тем временам, когда готовил тебе ужин. Скучать по твоей улыбке. Не хочу заканчивать письмо, но пора идти.

Твой папа,

Олли

Мне хотелось порвать свое сердце в клочки и бросить на пол. Но я не стала. Вместо этого я ждала, когда плотину в моей голове прорвет. Ждала, когда огромный водопад взметнется в небо. Я смотрела на слова в письме и читала их снова и снова, пока окончательно не поняла, что мозг мой вот-вот выпрыгнет из черепа. Потом почувствовала, как стены плотины не выдерживают. Дыхание участилось. Д-Ж-Е-Й-М-С. Слово из шести букв. Меня передернуло от вида его имени. Но я прочитала еще раз. Снова и снова. Одними губами повторила «Джеймс». Снова и снова. Накрыла подушечкой пальца его имя в тексте. Джеймс. Где-то в глубине моей души родилась мысль. Она проросла выше и обвилась вокруг сердца. Она возникла из тумана и начала течь по венам, вползая в легкие. Слово «Джеймс» на моих губах стало отвратительным, мерзким, тошнотворным. А потом наступил гнев. Возмущение. Внутри меня началась истерика. Внешне я оставалась абсолютно спокойной. Но внутри я чувствовала неуправляемый гнев. Джеймс!!!

Тогда это случилось. Плотину прорвало. Дамы и господа, но особенно вы, доктор; река не просто прорвалась сквозь щель. Нет, все было куда ужаснее. Она превратилась в дикий, необузданный поток, словно бушующий океан. Многометровые волны перекатывались через плотину. Вода помутнела. С глубины поднялись грязные бутылки, мелкий мусор и осколки битого стекла. Чайки с маслянистыми перьями с криками пронеслись над волнами, а вода нещадно билась о мою голову изнутри. Морская пена, словно пена изо рта больной бешенством собаки, закипала вокруг мозга. Джеймс. Это он виноват.

Теперь, доктор, мне, наверное, следует более подробно рассказать о своем отце. И о Дейзи, какой она когда-то была. О том, как я жила раньше. И о книге.

Я жила в плохом районе, на темной стороне, о которой знают только те, кто там живет. Где уличные девушки, дрожа от страха, караулят на углу, а парни в черном поджидают в темных переулках. Они всегда держат руки в карманах. Здесь грязные окна. И дверные звонки. Грязные тротуары. Засаленные выключатели в квартирах – от количества рук, которые до них дотрагивались. Те, кто приезжал на машине в эту часть города, тут же закрывали окна и выключали радио. К счастью, лично я и моя семья жили в достаточно спокойном месте, чтобы дети моего возраста могли ходить в школу. Но всего в нескольких кварталах по улицам шатались преступники.

В те времена сигареты считались роскошью. А если на вас были даже самые дешевые и паршивые бусики, все думали, что вы из богатых. Украшений я позволить себе не могла, у меня только был клочок шелка – я сделала в камушке дырку и продела в нее шелк, носила это как ожерелье. У меня были вечно грязные ногти и тощие ноги. Уж не знаю, к какой категории я принадлежала тогда.

Мой папа держал ресторан на Кримзон-стрит. Назывался он «Олив Плэйс». Дейзи работала там официанткой, а Олли – шеф-поваром. Лучшим шеф-поваром на свете. Всегда готовил с улыбкой на лице. Он хотел, чтобы его блюда были идеальными.

Они с Дейзи все время работали. С десяти утра до двух ночи, семь дней в неделю. И у Олли всегда загорался взгляд, когда он видел, как клиент пробует блюдо. Он подходил к столу и заводил разговор. Ему ничего не стоило потрепать милую девчушку за щечку, сказав, что она с каждым днем все красивее, похлопать по плечу молодого человека и поинтересоваться, как поживает его подружка. Олли наполнял бокалы по второму кругу, часто забесплатно. Просто потому, что видеть других людей счастливыми – это и было его самое большое счастье. Мой папа был хорошим человеком, у него было доброе сердце. Я часто наблюдала за его работой. Кухня была его убежищем. Там он становился другим человеком. И я могла видеть невинность в его глазах даже среди огромного количества тех гнетущих мыслей, о которых он никогда не говорил мне, потому что не мог сказать. Дома была нервная, безнадежно гнетущая обстановка, там царили беспокойство и неуверенность в будущем; в ресторане все невзгоды исчезали.