Леонид Зорин - Скверный глобус

И неуверенно проговорил:

— Я рад, что он обретет свободу. Но жизнь моя идет под откос.

Лецкий нахмурился. Их отношения не были близкими и доверительными. Признание Жолудева свидетельствовало — ему не под силу страдать в одиночку. Лецкий сочувственно произнес:

— Я разделяю ваше волнение перед грозящим вам катаклизмом. Устройство мира несовершенно — радость всегда соседствует с болью. Это касается личных судеб и социальных отношений. Но именно эта ошибка неба есть дополнительная гирька в пользу того, что вы обязаны содействовать партии «Глас народа». Работа на благо ваших сограждан займет ваши мысли и вашу душу, не даст вам замкнуться в своей беде и стать ее добровольным заложником. В сущности, я не только не вторгся в самый неподходящий момент — наоборот, я пришел дать вам волю.

— Да вы искуситель, — промолвил Жолудев.

— Я — благодетель, — откликнулся Лецкий. — Поверьте, немного здравого смысла и трезвой оценки происходящего — вот все, что мне требуется от вас. Всевышний в своей неизреченной ошеломительной доброте дал вам божественный инструмент, способный и волновать и излечивать. Но это не только ваш собственный голос. Возможно, что им вещает Некто, вселившийся в вас подобным образом. Не улыбайтесь. Эта улыбка — лишь недостойная вас попытка отречься от своего назначения. Иван Эдуардович, божий дар не может быть личным достоянием. Кто слышит врученный вам орган речи? Вера Сергеевна? Это прекрасно, но даже этой прелестной женщиной еще не исчерпывается весь мир. К тому же освобожденный супруг может лишить вас и этих ушек. Кто остается? Сосед по площадке? Работодатель? Случайный гость? Досадно, но узок круг счастливцев. Стало быть, нужно его расширить. Вам будет восторженно внимать громадное, замершее в ожидании, непостижимое государство. Ему вы откроете горизонты.

— Вы невозможны…

— Но мало того, — продолжил Лецкий. — Сейчас вашу жизнь постигло нелегкое испытание. И я вам предоставляю возможность преодолеть его и избыть. Ведь Некто, который неслышно ведет нас, творит судьбоносную связь поступков. Вы выручаете себя и этим помогаете обществу. Служа ему, служите и себе. Вы сразу становитесь необходимы и через эту необходимость людям и жизни вы вновь воспрянете.

— Бог знает что вы такое несете, — растерянно улыбался Жолудев. — Я даже не знаю программы партии, которую должен представлять.

— Программа самая благородная. Таких программ еще поискать, — решительно заявил Герман Лецкий. — Я мог бы заметить — не без цинизма, — что за программу еще никогда и никому не было стыдно. Стыдно бывает за воплощение, а вам за него не нести ответственности. Но в нашем случае не до ерничества. Партия поднимает свой голос — или свой глас, как вам угодно — за рядового человека. Отнюдь не за маленького, он не мал. Не за простого — он не прост. Но он не из ряда вон выходящий, он честно шагает в ряду с другими. И это ему не мешает иметь свое достоинство, самосознание, иметь свою миссию на земле. Возьмите хотя бы Веру Сергеевну — разве она не воплощает этот высокий и твердый характер? Она ли не заслужила счастья в вашем лице? Но она исторически привыкла мириться с ярмом повседневности, с образом жизни и с обстоятельствами. Ход событий ей кажется неодолимым. Она привыкла ему подчиняться, не может переломить судьбу.

— Как верно, как точно! — воскликнул Жолудев.

Внезапное превращение Веры в своеобразного демиурга сыграло решающую роль. Автоматически он произнес:

— Но вы меня откровенно вербуете…

Однако уже сама эта фраза свидетельствовала о капитуляции.

Лецкий мефистофельски хмыкнул:

— Естественно. Разве я это скрываю? Но вы ничего не потеряете. Наоборот — приобретете. Увидите, партия «Глас народа» умеет быть истинно благодарной тем, кто кует ее победу.

«А в самом деле, — подумал Жолудев, — решительно все за мое согласие. Деятельность, пусть вспомогательная — читать заготовленные тексты, — поможет занять мне ум и душу, возможно, хоть несколько сократит подкрадывающееся ко мне одиночество. К тому же внесу посильную лепту — хоть дикцией — в достойное дело. Разве такие люди, как Вера, не заслужили иметь предстателей?» Он вспомнил, однажды она сказала: «Вот так всегда живу без заступы». Усталое, одинокое сердце! Недолгим же было твое возрождение. «Хоть так я буду твоим заступником», — растроганно сказал себе Жолудев.

Деятельность, которой он должен был себя посвятить, останется тайной — он обязался не нарушать это важнейшее условие. Никто отныне не вправе знать о том, что это он — глас народа. Такое подполье вначале смутило и даже обескуражило Жолудева.