Вирджиния Эндрюс - Руби

– Если Пол об этом узнает, он возненавидит отца! – выпалила я.

Бабушка кивнула.

– А ты этого хочешь, Руби? – тихо спросила она. – Хочешь зажечь в его сердце огонь ненависти? И как Пол будет относиться к женщине, которую до сих пор считал матерью? Хочешь, чтобы и ее он возненавидел?

– Нет, нет, бабушка! – выкрикнула я, сорвалась с места и зарылась лицом в ее колени.

Она погладила меня по волосам:

– Успокойся, моя маленькая, успокойся. Поверь, со временем боль утихнет и все забудется. Перед тобой – вся жизнь, тебя ждет много радостей. Ты непременно станешь знаменитой художницей, люди будут тобой восхищаться.

Бабушка мягко взяла меня за подбородок и заставила поднять голову.

– Теперь ты понимаешь, почему я хочу, чтобы ты отсюда уехала? – спросила она, глядя мне в глаза.

Слезы хлынули у меня горячим потоком.

– Понимаю, – всхлипнула я. – Но я ни за что не расстанусь с тобой, бабушка.

– Настанет день, когда нам придется расстаться. Это в порядке вещей. Когда это произойдет, не терзайся сомнениями. Делай то, что должна делать, и не думай обо мне. Обещай, что уедешь. Обещай!

Она смотрела на меня с тревогой.

– Обещаю, – ответила я.

– Вот и славно, – заключила бабушка Кэтрин. – Вот и хорошо.

Она откинулась на спинку кресла. Казалось, что за несколько минут она постарела на несколько лет. Я размазала по щекам слезы и поднялась на ноги:

– Тебе принести что-нибудь, бабушка? Может, стакан лимонада?

– Лучше стакан холодной воды, – улыбнулась она и погладила меня по руке. – Прости, моя девочка.

Судорожно сглотнув, я поцеловала бабушку Кэтрин в щеку:

– Ты ни в чем не виновата. Тебе не за что просить у меня прощения.

Бабушка молча улыбнулась. Я принесла воды, и она выпила ее с явным усилием. Осушив стакан, бабушка поднялась с кресла:

– Что-то я очень устала, Руби. Пойду спать.

– Конечно, бабушка. Я тоже скоро лягу.

Когда бабушка ушла, я бросилась на галерею и вперила взгляд в темноту, в то место, где мы с Полом поцеловались на прощание. Тогда никто из нас не знал, что это наш последний поцелуй. Я больше никогда не услышу, как его сердце бьется рядом с моим, никогда не задрожу, ощущая его прикосновения. Закрыв дверь, я побрела в свою комнату. В душе у меня зияла пустота. Словно кто-то, кого я любила всем сердцем, внезапно умер. Впрочем, так оно и было. Я навсегда потеряла Пола Тейта, которого знала и любила прежде. Той Руби Лэндри, которую любил Пол, тоже более не существовало. Грех, некогда даровавший жизнь Полу, теперь уничтожил нашу любовь. Я начала страшиться будущего, тех дней, что ждали меня впереди.

Ночью я плохо спала: вертелась, металась, часто просыпалась. Всякий раз, выныривая из забытья, я ощущала томительную тяжесть на сердце и вспоминала о ее причине. Мне отчаянно хотелось, чтобы все случившееся оказалось лишь страшным сном, кошмаром. Но темные печальные глаза бабушки Кэтрин были реальностью. Взгляд ее преследовал меня даже во сне, напоминая об открывшейся тайне.

Не сомневаюсь: хотя бабушка Кэтрин выглядела вечером утомленной до крайности, спала она ничуть не лучше, чем я. Впервые за всю жизнь она поднялась лишь за несколько минут до меня. Услышав за дверью ее шаркающие шаги, я выглянула и увидела, как она спускается в кухню.

Я поспешила вниз помочь ей готовить завтрак. Дождь прекратился, но серые тучи, сплошь затянувшие небо Луизианы, делали утро хмурым и безрадостным, что вполне отвечало моему настроению. Птицы, судя по всему, тоже пребывали в унынии, в утреннем их чириканье слышались грустные нотки. Казалось, все в бухте сожалеет о нас с Полом, о гибели нашей любви.

– Плох тот знахарь, который не может исцелить самого себя, – ворчала бабушка. – Опять артрит обострился. Все суставы ноют, а от мазей и притираний толку нет.

Надо сказать, сетовать на здоровье бабушка Кэтрин позволяла себе чрезвычайно редко. Я не раз становилась свидетельницей того, как она отправлялась в путь по первому зову и проходила несколько миль под проливным дождем, не проронив ни слова жалобы. Ее собственные немощи и недуги казались ей сущим пустяком по сравнению с болезнями и несчастьями других людей. Она часто повторяла: «Не бросай свою ношу, если на пути – гора». Смысл этой каджунской пословицы можно выразить двумя словами: «Не сдавайся».

«Никому неведомы пределы собственных сил, – говорила бабушка. – Кажется, они на исходе, и тут открывается второе дыхание». Слова ее глубоко запали мне в душу, хотя учила она меня жизни не только и не столько посредством наставлений, сколько собственным примером. И я понимала – только очень сильная боль могла вынудить бабушку Кэтрин пожаловаться в это утро.