Вирджиния Эндрюс - Руби

Растянувшись на кровати, я прислушивалась к звукам, доносящимся из-за двери. Где-то около полуночи медленно, тяжело прошагал отец. Как изнурил его приступ острой печали, пережитый только что в комнате брата! Почему его горе не смягчается с годами? Неужели он чувствует себя виноватым в катастрофе, погубившей Жана?

Казалось, неразрешимые вопросы парят в темноте над моей головой, подобно болотным ястребам, высматривающим добычу.

Я закрыла глаза и позволила темноте проникнуть в мое сознание, надеясь, что это принесет желанное забвение.

На следующее утро меня разбудил отец. Он постучал в дверь, приоткрыл ее и заглянул ко мне. На лице его сияла такая радостная улыбка, что я подумала, уж не приснились ли мне его вчерашние рыдания. Трудно было поверить, что настроение мужчины может так стремительно меняться.

– Доброе утро! – приветствовал он меня.

Я села на кровати и протерла глаза:

– Доброе утро!

– Дафна сказала, вчера ты вернулась рано, потому что плохо себя чувствовала. А как сегодня?

– Намного лучше.

– Рад слышать. Я уже сказал Нине, чтобы она приготовила на завтрак что-нибудь легкое. Может, сегодня тебе лучше отдохнуть, милая? Ты так много занималась – и в школе, и с учителем живописи. Уж конечно, ты заслужила право немножко побездельничать. Бери пример с Жизели, – заявил он со смехом.

– Папа… – Я решила поговорить с ним честно, так как чувствовала – это единственный способ вызвать на откровенность его. – Ты ничего не рассказываешь про дядю Жана, а я… в общем, мне хотелось бы как-нибудь его увидеть, – выпалила я.

Не знаю, удалось ли мне таким образом дать отцу понять, что я готова разделить его боль.

Улыбка сползла с его лица.

– Это очень мило с твоей стороны, Руби, – пробормотал он. – Будет замечательно, если ты его навестишь. – Сделав над собой усилие, отец вновь растянул губы в улыбке. – Хотя, конечно, он примет тебя за Жизель. Будет не так легко объяснить ему, что теперь у него две племянницы.

– А он… способен что-нибудь понимать?

– Думаю, да. По крайней мере, я на это надеюсь, – вздохнул отец. – Доктора не разделяют моего оптимизма и не замечают особых улучшений. Но они не знают его так хорошо, как я.

– Я хочу помочь тебе, папа! – с жаром произнесла я. – Если хочешь, я буду проводить с ним много времени – читать, разговаривать с ним и все такое…

– Это будет замечательно, дорогая. В следующий раз, когда поеду к Жану, непременно возьму тебя с собой.

– Обещаешь?

– Конечно. А сейчас пойду вниз, скажу, чтобы подавали завтрак. – В дверях он обернулся. – Да, совсем забыл. Звонила Жизель, сказала, что проведет весь день с подружками. Спрашивала, как ты себя чувствуешь. Я сказал, ты позвонишь им, когда проснешься. И если захочешь, я отвезу тебя к Клодин.

– Нет, папа, лучше я побездельничаю дома по твоему совету.

– Вот и хорошо, – кивнул он. – Так я скажу, чтобы стол накрывали минут через пятнадцать?

– Да, я сейчас встану.

Отец улыбнулся и вышел из комнаты.

Внутри меня все ликовало. Вдруг я действительно сумею совершить чудо и излечить отца от меланхолии, отравляющей его жизнь много лет подряд? Для Дафны эти приступы печали – всего лишь досадное обстоятельство, с которым она вынуждена мириться. Жизель глубоко плевать на душевное состояние отца. Быть может, бабушка Кэтрин настаивала на моем приезде сюда, потому что чувствовала: я нужна отцу. Ему необходим близкий человек, способный разделить его бремя.

Воодушевленная этими мыслями, я быстро умылась, оделась и спустилась вниз. Дафна, по своему обыкновению, еще не встала, и мы завтракали вдвоем с отцом. Я спросила, почему Дафна так редко выходит к завтраку.

– По утрам она любит поваляться в постели. Читает, смотрит телевизор. А после начинает так тщательно готовить свое лицо к новому дню, словно сегодня ей предстоит первый выезд в свет. Тот, кто хочет иметь красивую и ухоженную жену, должен привыкнуть к ее постоянному отсутствию, – добавил он с улыбкой.

В то утро случилось нечто из ряда вон выходящее – отец заговорил о моей маме. Взгляд его, устремленный в прошлое, затуманился.

– Габриелла была совсем другой. Она просыпалась, как цветок, который подставляет лепестки солнечным лучам. Ей не нужна была косметика – глаза ее и так сияли, а на щеках играл румянец. Когда я видел, как она пробуждается ото сна, казалось, что я наблюдаю за восходом солнца.

Он вздохнул и, смущенный собственными признаниями, поспешно отгородился от меня газетой.