Марио Льоса - Кто убил Паломино Молеро?

– В чисто мужском обществе всегда ведутся вольные разговоры, – извиняющимся тоном сказал он. – Мы караулили бухту, чтобы пресечь попытку контрабанды, и не наша вина, если кто-то из местных дам в это самое время захотел выкупаться. Просто совпадение, правда, Литума?

– Истинная правда, господин лейтенант.

– Как бы там ни было, мы к вашим услугам, сеньорита Миндро. – Голос лейтенанта сделался медовым. – Слушаю вас. Или, может быть, вы предпочитаете поговорить не здесь, а в участке? Там прохладно, можно выпить чего-нибудь холодного и шипучего, беседа пойдет легче. Хотя должен вас предуведомить: у нас далеко не так комфортабельно, как в кабинете вашего отца на авиабазе.

Девушка промолчала. Литуме казалось, что он ощущает, как течет у него по жилам медленная, густая, темно-красная кровь, как стучит в висках, пульсирует в запястье. Миновали проволочную изгородь, и дежурный полицейский – Лусио Тиноко из Гуанкабамбы – откозырял лейтенанту. Рядом стояли еще трое из охраны компании. Они удивились, увидав девушку рядом с полицейскими. Неужели уже прошел слух о происшествии в Амотапе? По крайней мере, он, Литума, держал язык за зубами, неукоснительно соблюдал приказ лейтенанта: никто не должен знать ни единого слова из рассказа доньи Лупе. Они миновали деревянное, сверкавшее свежей зеленой краской здание больницы – она, как и все здесь, принадлежала компании. У дверей в Управление порта прохаживались с карабинами на плече двое матросов. Один из них подмигнул Литуме. Низко над землей с пронзительными криками пронеслась стая чаек. Вечерело. Через перила галереи отеля «Ройаль» – единственной в городке гостиницы – Литума видел солнце, готовое вот-вот погрузиться в море. Благословенная отрадная прохлада сменяла дневной зной.

– А полковник Миндро знает о том, что вы собирались к нам? – как бы между прочим поинтересовался лейтенант.

– Не будьте идиотом, – резко ответила девушка. – Конечно, нет!

«Не знает, так узнает», – подумал Литума. Все прохожие глядели на них с удивлением, оборачивались им вслед, перешептывались.

– Так, значит, вы пришли к нам сообщить, что полковник осведомлен о наших беседах с Дуфо и с доньей Лупе? – настойчиво спросил лейтенант. Он глядел прямо перед собой, не поворачиваясь к девушке, и чуть отставший Литума видел, что и она избегает его взгляда.

– Да, – услышал он ее ответ и подумал: «Врет». Что она собирается сообщить им? Может быть, ее прислал полковник? Так или иначе, это нелегко ей далось. Или она просто пала духом, и оттого было так искажено ее лицо, так трепетали ноздри надменного носика, так жадно вдыхал воздух полуоткрытый рот? Кожа у нее была белоснежная, а ресницы – длинные-длинные. Может быть, эта-то ее хрупкость, слабость балованного ребенка и свели с ума Паломино? За чем бы ни пришла она к полицейским, теперь она явно раскаивается в своем поступке и ничего больше не скажет.

– С вашей стороны это очень похвально, – все слаще продолжал лейтенант, – и я вам весьма благодарен, поверьте.

В молчании прошли еще полсотни шагов, слушая гомон чаек и рокот прибоя. У порога одного из деревянных домиков женщины чистили и проворно потрошили рыбу. Вокруг в ожидании подачки крутились и скалились собаки. Пахло сильно и скверно.

– Что за человек был Паломино Молеро? – вдруг спросил Литума и сам несказанно удивился. Как это у него вырвалось? Ни лейтенант, ни девушка не обернулись к нему. Литума, спотыкаясь, брел в полуметре от них.

– Он был не человек, а ангел господень, – отвечала она. Голос ее не дрожал, в нем не чувствовалось ни нежности, ни скорби. Ни тоски. Она произнесла эти слова все тем же безразличным, невинно-насмешливым тоном, в котором вдруг проскальзывали искорки гнева.

– Да, все, кто его знал, тоже так говорят, – сказал Литума, сочтя, что молчание слишком затянулось. – Добрейшей души был паренек.

– Несчастье, случившееся с ним, причинило вам много горя, сеньорита Алисия? – спросил лейтенант. – Не правда ли?

Алисия Миндро ничего не ответила. Теперь они шли мимо строящихся домов: у одних еще не было крыши, у других – стены возведены наполовину. Каждый домик был окружен террасой, поднятой на сваях, между которыми длинными языками накатывал прибой. Начинался прилив. На ступенях сидели старики в нижних рубашках, полуголые дети собирали улиток; перекликались женские голоса. Звучал смех, и нестерпимо воняло рыбой.

– Приятели говорят, что однажды в Пиуре и я слышал, как он поет, – сказал Литума. – Не могу вспомнить. Болеро, говорят, у него замечательно выходили.