Юрий Дружков - Кто по тебе плачет

Надо постоянно помнить о будущих трубах, выключателях и розетках.

Очень уж не хочется потом, непосильным кажется, долбить стены для них. Заранее прикидываю, где будут отверстия для труб и кабеля, оставляю в кладке дыры. В местах будущих выключателей и розеток вмурую деревянные брусочки для шурупов. Так надежней…

Она сегодня подошла ко мне, хотела попробовать, как все это получается. Но кирпич выпадал у нее из рук.

— Издали все выглядит легче, — сказала мне уволенная работница, — будто играючи. А рядом трудно… Мы с тобой сами себе утехи придумали, заботы… Надо ли?

— Когда-нибудь и поиграть можно.

Тонкое зуденье ветряка на высокой мачте отражается от поляны плывет над лугом и лесом неощутимое внизу, где царит необычайная тишина. А когда ветра нет, слышно все далекое, будто стоишь рядом. Но между нами большое расстояние.

Звук усилен тишиной, упругими стволами леса, мягким лугом.

— Посмотри, какие тут необыкновенные ромашки, — говорит она издали, а я почти не вижу ее, когда она кланяется этим ромашкам, собирая цветы…

На всю поляну слышно, когда стрекочет швейная машинка, на всю поляну слышно, как потрескивает в приемнике оглушенный эфир.

Неужели это не кончится и не ворвется к нам сюда чей-нибудь голос? Она думает, я далеко, я у бензоколонки. А мне слышно. Хотя у той же машинки, если стоять в комнате, почти нет звука, так легка и слаженна, так незвучна.

Пошлите нам с небес привет на любом тарабарском языке, на любом наречии! Мы глохнем от безмолвия. Мы одиноки…

Она растерла между ладонями несколько ромашек и запахло почему-то яблоками. Ромашками усыпана почти половина комнаты.

— Зачем тебе столько? — удивился я.

— Травки сушу.

— Ты что же, колдунья?

— Ведьмочка. Приворожу тебя ромашковым зельем, хлебнешь горюшка.

— То-то у тебя простые ромашки яблоком пахнут.

— И не простые, лечебные. Простые не пахнут, и бугорок у них выпуклый, а мои плоские. Простые собирать не стала бы. Этими хорошо волосы мыть, лицо от них бархатным делается.

— У нас по документам всяких лечебных мазей полно.

— Моя бабушка эти казенные лекарства не покупала, не признавала.

— Ты случайно гадать не умеешь?

— Пыталась… Дай-ка мне руку.

И взяла мою ладонь, сухую от цемента в мягкую свою ладошку, насупив брови, не то шутя, не то всерьез. Волосы чуть коснулись моей руки, пощекотав ее. Никто не поверит, но по русым этим паутинкам вошел в меня слабый нежный ток, и я присмирел в ожидании магии. В любом добром слове, прикосновении такая магия, вероятно, есть.

— Все как на ладони, — плавно произнесла она. — Профессия — каменщик. С утра до вечера ты ляпаешь цемент. А девушки таких не любят. Они любят, чтобы руки были чистые, но пахли немножко бензином экстра. Поэтому тебя судьба не жалует, обходит стороной, краем.

— С таким гаданьем цыганки вылетают в трубу. Никто не подает.

Я хотел отнять руку.

— Нет, подожди. Посмотрю на твои линеечки, не утаишь.

Как не подождать, если руки у нее пахнут яблоками.

— Линия жизни у тебя ломанная, хочет затеряться и не пропадает. Линия разума — расплывчатая, не хватает воли, мужества. Силы твои ушли на беду, на горечь, но все тебе заменила маленькая привязанность, утешила… Она с тобой неразлучна. Без нее ты слаб…

— Придумала. Даже я по моей руке вижу, как ее хозяин голоден. И больше ничего.

— Придумала. Но в этих штанах обедать не будешь, кормить не стану.

— Материнское начало, — поклонился я моей гадалке, — в тебе самое сильное.

— Ой ли? — улыбка ее снова стала заметно грустной.

Сегодня утром я долго не мог понять, что разбудило меня.

В открытом окне вагончика синела свежесть, веяло беспробудной тишиной. Легкий шелест ветряка, похожий на слабое гуденье ветра, только усиливал ее. Не стрекотали кузнечики, не проснулись птицы, но я был уверен, что меня разбудил какой-то звук, щемяще знакомый непонятный звук.

Лежу, смотрю в окно, жду чего-то. И вдруг он повторился уже наяву. Крикнул утренним голоском озорной, совсем еще маленький петушок. На самой заре кукарекнул в синей свежести нахаленок петушок. И стала понятной моя неясная встревоженная память… Пробуждение в деревне, куда отвозила меня каждое лето мама, вдыхать запах сена и молока, бегать босым и счастливым.

Как все непостижимо далеко, невозвратимо далеко. И такой неощутимый звук может это вернуть?

Кричит петушок. Маленький горластый живой петушок. Живой!