Серж Резвани - Любовь напротив

— Алекс… Алекс… Алекс…

Я скулил в темноте, как побитая собака. Нет, она не может отказаться… судьба не может отобрать у меня Алекс, после того как сама же предложила вчера утром такой, какой она была, когда из нее вышел Шам — еще разгоряченной и влажной… Сама жизнь задолжала мне ее… нужно только найти… придумать подходящий способ забрать этот долг… Я складывал воедино последовательные действия, которые без-ус-лов-но вели к неизбежному и естественному слиянию наших тел… Вот я убиваю Шама, воспользовавшись его глубоким сном, просто душу его! Разве это не предопределено? Разве это не заложено в саму природу любых наших поступков? Убить Шама и взять Алекс… теперь уже неизбежно согласной! Трах, бах, и дело в шляпе!

И вдруг меня осенило: а ведь они знали, что я зайду к ним в спальню! Они оба просто-напросто предлагали мне Алекс, и их сон на самом деле был не более чем притворством. Разве раньше не существовал обычай, по которому друзья делились самым ценным из того, что имели? Разве не в этом суть мужской симпатии ? При мысли об этом мое сердце забилось с такой силой, что я подхватился и сел на нашей кровати, не в силах унять охватившую меня дрожь.

— Ну, конечно! Каким же я был дураком! — невольно вырвалось у меня.

— Что случилось? — испуганно спросила Мариетта, разбуженная моим криком.

— Вчера утром! Случай, ты понимаешь? Я упустил удобный случай… Из-за тебя, Мариетта, все пошло прахом, да, по твоей вине… если бы тебя здесь не было… вчера утром они хотели… они ее мне давали… несомненно!

— Что? О чем ты говоришь? Чего они хотели? Что они тебе давали? О, нет! Опять! О, нет! Нет! Дай мне поспа-а-ать! — и, повернувшись ко мне спиной, она снова уснула.

Чуть позже, все так же лежа рядом с Мариеттой и вытаращив в ночь глаза, взгляд которых на самом деле был обращен вглубь меня самого, я увидел, как какая-то сила потянула меня за болезненно вздыбленный член, заставила пройти через пустынный салон и тихо войти в их комнату… непринужденно скользнуть к ним под простыню… А что же они? Он так же непринужденно поворачивает ее ко мне, чтобы дать — наконец-то, наконец! — то, что они оба хотели дать мне с самого начала. И я совершенно естественно беру это, находясь в странном полусне… охваченный приступом помешательства, не выходящим за пределы сна, ставшего для меня более чем реальным. Но я осознал это, лишь открыв глаза и увидев первые лучи солнца. Только тогда я понял, что все пережитое мною — не более чем потрясающая иллюзия, порождение моей «страсти». Да, я страстно любил Алекс! Да, я, голливудский, фонстрохаймовский денди! Теперь, что бы ни случилось, она твоя, потому что ты ее любишь. Время пришло, сказал я себе, будучи не в силах противиться непоколебимой уверенности в правильности своих действий. Ты входишь к ним, ты совершенно естественно ложишься к ней, к ним в постель… Иди! Иди! Гони прочь все сомнения, помни, что они ждут тебя с первого дня вашей встречи. Вот что яростно кричала мне моя страсть, мое безумие!!!

Маридонна безмятежно спала. Я поднялся с постели, оставив за собой аромат ее тела, и нагишом пошел к ним в комнату… где меня ждал чудовищный сюрприз. Их постель была не разобрана, деньги кучей лежали не только на кровати, но и устилали пол разноцветным шуршащим ковром, так что, едва я открыл дверь, как сильный сквозняк поднял их в воздух, с непередаваемым шелестом закрутил, завертел и швырнул на террасу через дверь, которую, уходя навсегда, Шам и Алекс оставили распахнутой настежь.

Джеймс Джойс (1882–1941) — ирландский писатель-символист, стоявший у истоков многочисленных литературных исследований и экспериментов. — Здесь и далее примечания переводчика.

Эдгар Райс Бэрроуз (1875–1950) — американский писатель, создатель Тарзана.

Эрих Освальд Строхайм или Эрих фон Строхайм, 1885–1957, американский кинорежиссер и актер австрийского происхождения.

Автор намекает на фильм Орсона Уэллса «Гражданин Кейн» (1941 г.) — историю жизни газетного магната, яркой и одновременно непостижимой личности, прототипом которой, с известными оговорками, стал У. Р. Херст.

Френхофер — художник, главный герой произведения Оноре де Бальзака «Неведомый шедевр». Френхофер рисует свой идеал много лет, хочет сделать свою модель живой на полотне. Он, подобно Пигмалиону, создает свою Галатею. В минуты отчаяния он утверждает, что рисунка не существует, что линиями можно передать только геометрические фигуры.