Дан Цалка - На пути в Халеб

Мы решили вернуться в Мануар. Камилио был горд одержанной победой. Он похлопывал меня по плечу и ликуя повторял:

— Мы им показали, что значит настоящая игра!

По возвращении он сразу пошел спать, а я — в библиотеку, где пытался починить ремешок с помощью обнаруженного на письменном столе клея. В это время появилась служанка:

— Господин Арман спрашивает, не хотите ли вы пообедать вместе с ним.

— А кто это — господин Арман?

— Дед Ксавье.

— Он приглашает меня разделить с ним трапезу?

— Он спрашивает, не хотите ли вы пообедать с ним вместе.

— Да, хочу.

— В таком случае, пройдемте. Он ожидает вас в своей комнате, — сказала служанка с ноткой нетерпения в голосе.

— Сколько лет господину Арману? — спросил я, когда мы поднимались по лестнице.

— Господин Арман очень старый, — ответила служанка.

У большого окна за накрытым столом сидел господин в твидовом костюме с кожаными латками на локтях и в коричневой водолазке. Глаза на одутловатом лице казались совсем маленькими. Я робко представился.

— Вы перуанец или израильтянин?

— Израильтянин, месье.

Господин Арман хмыкнул.

— Выпьете что-нибудь перед обедом?

— Нет, спасибо. Только вино.

— Будь по-вашему, — сказал господин Арман. — Где же суп?

— В супнице, — ответил я, поднимая крышку и борясь со смехом, который поднимался во мне, как пузырьки в лимонаде. Все часы упорной зубрежки французского сосредоточились сейчас в этой крышке. Я не удержался и прыснул.

— Простите, ради Бога, простите, — выдавил я сквозь смех.

Господин Арман протянул руку к половнику.

— Все в порядке? — спросил он.

Я кивнул и сделался серьезным, но смех снова прорвался наружу.

— Простите, пожалуйста.

— Ничего, ничего, — ответил старик.

Мы съели суп, за ним — мясные тефтели с гарниром из моркови.

— Скажите, автограф на томе Буало — настоящий? — спросил я. — Это ваша коллекция поэзии в библиотеке?

Мимолетная улыбка мелькнула на лице старика.

— Нет, не моя.

Я ждал, что он заведет беседу, но он лишь ел и пил. Наконец спросил:

— Коньяку? Отличный коньяк. Мне каждый год присылают по два ящика.

— Спасибо, я и так уже выпил больше, чем следовало.

— В коробке вы найдете сигары.

— Я не курю сигар. Благодарю вас за приглашение.

— Два молодчика в казарме взаперти… — пробормотал старик.

В семь вечера, когда все вернулись из цирка, я помог служанке накрыть на стол и распечатал бутылки с вином. Элен села рядом со мной, погладила меня по коленке и протянула цветную фотографию старого клоуна в дурацком колпаке с огромным помпоном. В уголке снимка я прочел дарственную надпись себе. Я не мог сдержаться и накрыл руку Элен своей — так и не отпускал ее, пока не принесли ужин.

Ночью Элен пришла ко мне. Она с любопытством огляделась по сторонам, но в комнате не было ничего моего, кроме щетки для волос и бритвенных принадлежностей. Ее тело пахло медом и летними цветами. Она снова и снова гладила меня по затылку и нежно касалась мочек ушей, словно желая извиниться и загладить неловкость.

Я рассказал Элен о Рути. Она спросила, уверен ли я, что собираюсь на ней жениться. Я ответил: «Ну, конечно». Моя слова звучали ненатурально и грубо, словно я порицаю Элен за ее вопрос. Ведь на самом деле я хотел ей сказать: дождись меня, вот съезжу ненадолго и вернусь. Но я не посмел произнести это вслух. По трезвом размышлении а и сам не знал, что мне делать с Элен. Путь из Мануара в Хонифлёр вдруг представился мне — он пролегает среди невысоких холмов, и я иду от холма к холму, то появляясь на склонах, то исчезая в низинах. От унылой череды этих бесконечных холмов потускнело золото ее тела.

— А ты что собираешься делать?

— Возможно, начну преподавать.

— Ты любишь преподавать?

— Разумеется. Кто ж не любит учить малышей? — сказала Элен.

— Знаешь Элен, — сказал я, — мне все еще трудно поверить, что ты была так мила ко мне и уже в первый вечер нашего знакомства захотела лечь со мной в постель.

— А что в этом удивительного?

— Ты… ты само совершенство.

— Это ты — само совершенство в умении жить иллюзиями.

— Я не верю в свое счастье…

— А я… — начала Элен неуверенно, тщательно взвешивая слова, — я давно обратила на тебя внимание. Я заметила тебя еще на Рождестве, когда ты приехал из Гренобля, ну, у гитариста — забыла, как его зовут, — и потом в антракте в зале Гаво.

— Не может быть!

Искренность моего восклицания заставила ее улыбнуться. Поклонение и восторг — этот опаснейший эликсир, под действием которого проступает наружу даже самый затаенный, наивный эгоизм, — придали лицу Элен еще более преданное ангельское выражение.