Дан Цалка - На пути в Халеб

Монаха тронула речь Исмара Леви. Он щипал себя за жидкую бороденку и не сводил взгляда с губ ночного посетителя.

— И вот Господь, Который с небес взирает на деяния рук человеческих, сорвал завесу тьмы, окутывавшую гибель моей жены, детей и брата. Мне известно, кто те трое, чьи руки обагрены их праведной кровью, и я знаю, где их искать. Янис, Господь избрал меня из тысяч людей и открыл мне, кто они. Помоги мне, Янис, молю тебя.

К изумлению монаха в глазах Исмара Леви вспыхнули золотые искры. Глазные яблоки его закатились, как у святых.

— Что я должен сделать?

— Напиши письмо своему брату. Напиши, что я спас тебе жизнь. Все, что хочешь. Попроси, чтобы он мне помог.

— Не будет ли в этом неправды?

Исмар Леви посмотрел на монаха, худое лицо которого выражало испуг, сострадание и растерянность.

— Все знают, как твой брат любит тебя. Через два дня его корабль войдет в порт. Он пробудет там только пять часов. Помощь, которая мне требуется, не причинит вреда ни ему, ни его людям.

— Но, господин… — неуверенно начал Янис.

— Выслушай меня! — продолжал Исмар Леви своим глубоким проникновенным голосом. — Ты монах, долгие годы живешь ты в тиши, уединении и молитве. Тебе ведомо сердце человеческое, и ты знаешь, что я говорю правду. Посуди сам, ведь будь у меня хоть малейшая иная возможность, разве стал бы я обращаться с просьбой к незнакомому человеку, чьи жизнь и вера столь далеки от мщения.

— Боюсь я этого…

— Вот тебе ручка, бумага и конверт.

Дрожащей рукой вывел монах несколько строк. Он протянул лист Исмару, но тот лишь поклонился и вложил его в конверт, не читая. Монах взял конверт и надписал на нем: «Фотису Марейдакису, капитану „Агиос Деметриос“».

— Благодарю от всего сердца, брат мой, — произнес Исмар Леви.

Не переставая ощупывать карман, где лежало письмо, Исмар Леви направился в гостиницу. Девчушка, зашедшая постлать ему постель, была одета в мятое розовое платье. Все на ней было измято — платье, чулки, даже узенький шерстяной поясок. Ее бледно-лазоревые глазки ничего не выражали. Закончив, она направилась к выходу, мурлыча без слов какую-то странную мелодию. Исмар удержал ее за руку.

— Ты живешь в Иерусалиме?

— Да.

— Твои мама и папа тоже здесь живут?

— Да.

— А братья и сестры есть у тебя?

— Четыре брата и две сестры.

— Ты хорошо прибрала комнату и постелила постель.

Девочка продолжала напевать. Кроме них двоих, в крошечной гостинице никого не было.

— Меня кто-нибудь спрашивал?

— Нет, господин.

— Ты уверена?

— Да.

— Если кто-то спросит, скажи, что не знаешь, здесь ли я, и поднимись сообщить мне об этом.

В два часа ночи Исмар проснулся. Казалось, рядом творится что-то неладное. Он посветил фонариком и снова лег в постель, но гнетущее состояние не отпускало. Тяжесть давила на грудь, не хватало воздуха. Тьма предвещала беду. Исмар вскочил, оделся, сложил туалетные принадлежности в чемодан и осторожно приоткрыл дверь. В коридоре было темно. Исмар затаился в нише, которую приметил накануне вечером. В гостинице не слышно было ни звука. У конторки спала на тюфяке девочка. Исмар выскользнул на улицу. В доме напротив помещался гараж, чугунные ступени вели на второй этаж. Он поднялся и попал в комнату, заставленную пирамидами жестяных жбанов. Лунный свет озарял гостиничный подъезд, приходившийся прямо против низкого оконца, рядом с которым он присел на корточки. Исмар снял сверху несколько банок, уселся поудобнее и принялся ждать. Ровно в полчетвертого два автомобиля с потушенными фарами заблокировали вход в гостиницу. Из них выскочили шестеро полицейских и один за другим прошли в подъезд. Еще двое вышли из машины: Исмар разглядел лицо одного из них — это был Леня Дик. Спина стоявшего рядом тоже показалась Исмару знакомой, но он так и не вспомнил, кто это.

Капитан Марейдакис согласился посодействовать Исмару Леви при условии, что тот непременно продаст свою контрабанду торговцу оружием, связанному с его друзьями-коммунистами. Так Исмар в одиночестве отплыл на «Агиос Деметриос» — по поддельному паспорту, под чужой внешностью. Он ничего не замечал вокруг: ни клубившиеся над пирсами дальних причалов туманы, ни сменявшие друг друга солнечные закаты, ни крепостные стены Родоса, шпили соборов и минареты, ни скалистые острова, ни легкий утренний бриз или вечерние бодрящие ветры не интересовали его — он вглядывался лишь в округлые бока стоявших на якоре судов, и они казались ему похожими на гладкие акульи туши.