Улья Нова - У нас будет ребёнок! (сборник)

– Девушка, а девушка, а вы чего дрожите? – раздался за спиной хриплый голос.

– Ай, ой, ох! – вырвалось у Люси.

Она заставила себя обернуться. На нее, улыбаясь, смотрел взрослый парень, еще не мужчина, но уже не юноша. Слегка под хмельком, улыбается, не страшный, скорее симпатичный.

Так и познакомились. Миша отвел ее к подруге, открыл калитку и затолкал во двор. Люся всегда помнила его первое прикосновение. Не затолкнул – именно затолкал. С этого все и началось. В следующий раз он ее уже поджидал: видимо, выспросил у подруги, когда Люся приедет. Она сразу узнала его – высокий такой, стоит под кленом, интересный, таращится во все глаза, но исподлобья. Как будто изучает. Люся подтянула мышцы живота, бедер и ног и напружинила походку. Тогда она еще не знала, что это станет ее рефлексом. Как у собаки Павлова. Она всегда будет сжиматься при виде мужа. И разжиматься, как пружина, при его уходе. Ухаживал Миша неуклюже, по-деревенски. Пришел в дачную комнатушку, поставил на стол бутылку водки, насыпал огурцов из карманов и уселся, хитровато поблескивая припухшими глазками. Люсина подружка от неожиданности присела на хозяйский стул, чего дачникам не полагалось делать по жестким условиям дачной аренды. Затем спохватилась, вспорхнула и принесла горячей картошки. Погуляли немного. А через неделю Миша сделал Люсе предложение: мол, переезжай в поселок, чего мотаться-то, дачный сезон в разгаре. Миша не пил, как все поселковые мужики, а выпивал, что абсолютно не мешало семейным делам. Мужскую работу он выполнял, просить не нужно было. Увидит, что забор покосился, тут же исправит. И покрасит, и гвоздик, где нужно, вобьет, а Люся дом обихаживала. Все чистила, мыла, гладила, белила и подбеливала.

Через год после свадьбы Люся затосковала. Раз в месяц смотрела на свое белье, вздыхала, иногда проглатывала слезинку. Плакать боялась. Что плакать-то? Живут хорошо, в доме достаток, не ссорятся. Миша искоса взглянет, Люся мигом понимает, чего ему надо. Какие ссоры? Ждала-ждала, когда наступит беременность, – не дождалась. За ожиданиями не заметила, как прошло десять лет. Не прошло – пролетело. Словно и не было молодости. Словно сразу стала зрелой женщиной. А тут беда прицепилась: заметила Люся, что Миша начал поглядывать на соседскую девчонку. Посмотрит – и словно озвереет. Что-то дикое во взгляде пробуждается. А девчонка не из поселковых. Приезжая. У соседей комнатку снимают. Семья из трех человек: бабушка, мать и дочка. Девчонке всего шестнадцать, а бедовая: песни поет, пляшет, музыку на всю мощь включает. Люся соседям пожаловалась – те отмахнулись: мол, с трудом нашли желающих на сезон, так ты не лезь, будь добра, с жалобами, всю коммерцию нарушишь. Люся тоже стала злиться. Посмотрит на девчонку – и к зеркалу. Подол поднимет, живот разглядывает. Хороший, гладкий, мускулистый. Плоский.

Как-то ночью Миша буркнул, мол, плоскодонка ты у меня. Люся заплакала. Первый раз за супружескую жизнь. Поняла, если не забеременеет, Миша ее бросит. И что тогда? Люсина мама умерла. Ее комнату в городе занял брат, женился. Его оттуда не выселить. А куда Люсе деваться? Она оглядела дом. Здесь везде ее руки. Ее глаза. Ее труд. Стены ее по́том выкрашены. Окна слезами вымыты. Другой жизни у нее нет. И не будет. Вот тогда-то Люся и надумала лечиться от бесплодия. Долго не решалась сказать Мише, потом как-то подловила момент и шепнула: мол, хочу попробовать, вдруг получится. Миша толкнул ее локтем, но промолчал. Вроде согласился. И пошла Люся по кругам ада. Их не семь было. Больше. Она и не считала. Все ходила и ходила, нарезая круг за кругом, не зная усталости.

Начала с поселковой больницы, взяла направление и вскоре узнала всех гинекологов Ленинграда. Люсю осматривали, изучали, выписывали ей направления на обследования, она ездила по всему городу, блуждая, проклиная тот день, когда решила лечиться от бесплодия. Больше всего ей нравилось лежать в больницах. Вроде и лечить ничего не нужно, а врачи за тобой смотрят, медсестры зовут на уколы, а санитарки убирают. В больницах Люся чувствовала себя барыней. Лежишь и ничего не делаешь. Кормят невкусно, зато калорийно. Миша в больницы не приезжал. Люся по внутреннему звонку чувствовала, когда его чаша терпения перельется через край. Тогда она требовала срочной выписки и мчалась в поселок, чтобы Миша не рассердился еще больше. По его глазам видела, что не опоздала. Еще бы денек – и все! На порог бы не пустил. Так и жили. Прожили еще года три. Впустую. И добра не нажили, и детей не завели. Молчали. Тосковали. Но не ругались. Миша не стал пить больше. Из своей привычки не выходил. Как выпивал в молодости, так и продолжал. Не заливал тоску, не глушил ее. А Люся не знала, чем себя занять. И снова бежала куда-то, преодолевая звенящую пустоту. Она все вспоминала слова соседки по больничной палате. Они лежали вдвоем, было темно и скучно. Вечера в больнице тягостные.