Улья Нова - У нас будет ребёнок! (сборник)

Доцент, тем не менее, оказался не мальчик и знал цену таким встречам. Он был вдовцом. Артурчик ему нравился, у него самого была уже взрослая дочь, женщину он любил, о новых детях не задумывался. На свадьбе между тем Тиму рвало шампанским. Через неделю выяснилось, что она на третьем месяце.

Вот где грянул настоящий праздник! А бог-то – в смысле Аллах – не фраер! Доцент, исполненный гордости, резко преобразился, завел джинсы, кроссовки и кредит на автомобиль. Про Тиму я не говорю. Она ходила легко, хотя округлилась почти сразу. Все шло иначе, чем с Артурчиком, – ясно, созревала девочка. Молодые решили перебираться в свой дом, который еще предстояло построить. Но это обычное занятие на Кавказе. Люди тут жизнь кладут на строительство дома. А когда оно заканчивается – подкатывает время строить детям. Дома окормляют настоящим смыслом скудные биографические подробности, визируют подлинное существование человека на земле. Дома и дети. Дети и дома. Тима к тому времени уже была за рулем. Счастливая, курсировала между институтом и стройкой. Доцент готовился к защите докторской.

– Не смеши меня, – обхватывала живот Тима, когда я ей рассказывала анекдоты, – я сразу в тонусе!

А я представляла, как растягиваются в улыбке губехи ее крошки в животе.

В начале лета, когда планировались роды, я уехала в командировку и на какое-то время осталась без связи. Вернувшись, я обнаружила эсэмэс: девочка!

Я бросилась звонить подруге, но телефон не отвечал – ясное дело, до него ли на первых порах. Наконец, я дозвонилась Тиминому брату.

Девочка. Девочка. Девочка прожила три дня. Тима ее уже кормила. На четвертый день она просто перестала дышать. Говорят, такое бывает. Я хотела приехать, но он сказал не надо. Девочку похоронили. У нее ведь уже было имя. Элина. У нас с этим строго. А как Тима? Тимы на похоронах не было.

Она ответила на звонок осенью. Я все-таки нашла повод – решилась поздравить ее Артурчика с первым сентября. С чего начинать, я не знала.

– Как ты? – спросила я, неуклюже подбирая интонацию.

– Прекрасно, – услышала я знакомый голос – он у Тимы всегда был такой притушенный, как будто в рояле нажали тихую педаль. Голос как будто не изменился. Ага, у тебя всегда все прекрасно.

– Ну и хорошо, – пустилась подыгрывать я, – работаешь уже?

– Я в декрете, – как само собой сказала Тима недогадливым вроде меня.

Спятила. Мелькнула такая мысль. Надо было с доцентом связаться сначала или ехать уже самой.

…Тима из больницы не выходила. Ждала ребенка. Тима знала, что мать против. Муж ничего не сказал – пожал плечами. Но такие вещи ее уже не волновали. Обсуждать это она не собиралась. Она приготовилась провести в отделении месяц, полгода, год – сколько понадобится. Можно даже не вставая с постели.

Он появился к концу лета. Вернее, 28 августа. Кандидат медицинских наук сама дотошно проверила младенца. Повезло. Ребеночек абсолютно здоров. Мать – шестнадцатилетняя чеченка, отец кто-то из местных – на два года старше. Родных нет.

– Я в декрете, – как само собой сказала Тима, – у меня дочь.

Она проснулась с тем особым чувством изгнанности из рая… Села, как была, голой, на кровати, подперев подбородок коленями, и сплетенные, слипшиеся с лучами солнца волосы словно поддерживали ее голову.

Она бы все отдала сейчас. Отказалась бы от всего самого ценного, чтобы быть в эту минуту рядом с ним. Отказалась бы даже от самой себя, такой прекрасной и начитанной. Любящей европейское кино и классическую музыку. Ибо зачем она сама себе без него? Она бы отдала все, чтобы он сейчас, в эту минуту, лежал с ней рядом. Просыпался вместе с ней. Прижимал бы ее спину к своей груди на их семейном ложе.

Но, к сожалению, в эту минуту с ней рядом лежал я. Асоциальная личность. Побитая собака. Мужчина по вызову.

А пока я лежал, ничего не говоря и не шевелясь, она встала и, не стесняясь своего полуобнаженного худого тела, прошлепала липкими ступнями (возможно, ей приснился кошмар) по паркету к окну. Раздвинула рейки жалюзи, взглянула на улицу. Затем, оценив обстановку, поняв, какое сейчас время суток (внизу на Московском проспекте, напротив окон, висели часы обменника), направилась в ванную. Села на край унитаза, будто это был подоконник или подлокотник кресла, и попыталась взглянуть в зеркало.

– Как это страшно, – сказала она. – Я не узнаю своего лица. Это чудовищное ощущение.