— Ведь я же сказала тебе, что он вернется! И даже, — добавила она, рассмеявшись, как смеялась когда-то, — наступят дни, когда он изрядно тебе надоест. Это будет мужчина не хуже и не лучше других — обыкновенный, грубый мужчина.
Время, которое рано или поздно излечивает всякую любовь, гораздо медленнее притупляет ненависть, но в конце концов берет верх и над нею. Выйдя на перрон вокзала в Сен-Клере, Тереза забывает ответить на приветствие встречающего их лысого мужчины. Это Бернар, ее муж; где-нибудь на парижской улице она, пожалуй, даже не узнала бы его. Он уже не так грузен, как раньше. Коричневая вязаная фуфайка плотно облегает круглый живот любителя аперитивов. Он так и не научился как следует завязывать галстук. Со скукой и нерешительностью разглядывает он эту сумасшедшую, заботу о которой теперь ему волей-неволей придется взять на себя. Он не представляет себе, что мог бы поступить иначе. Хорошее удовольствие, нечего сказать! И, как твердит его мать, что бы ни говорили против развода, все-таки тяжело, когда после стольких лет разлуки эта женщина снова сваливается вам на голову. Но для него это в конечном счете вопрос принципиального значения… Как бы то ни было, закон есть закон.
— Послушайте, папа, — кричит Мари, — помогите ей дойти до автомобиля.
Сидя за рулем, Бернар радовался, что может хранить молчание. Всякие объяснения и даже самые простые разговоры все больше и больше приводили его в ужас. Была ли то лень или беспомощность, но постепенно это превратилось у него в манию. Его не останавливали лишние пятьдесят километров на автомобиле, когда дело шло о том, чтобы вернуться домой уже после разъезда гостей. Страх встретить священника или учителя играл немалую роль в выборе маршрута для прогулок. Он был доволен — Тереза приехала, а ему не пришлось и рта раскрыть.
Больную оставили в маленькой гостиной: предназначенная ей комната еще не была готова. Она слышала, как кто-то тихо спорит в соседней комнате, но отнеслась к этому совершенно спокойно: тоска сменилась полной апатией. Ей не оставалось ничего иного, как подчиниться приговору; она сделает все, что ей прикажут, а сейчас это может быть лишь приказанием лечь и закрыть глаза; ей нужно только, не рассуждая, повиноваться какой-то силе, которая оказалась настолько могущественной, что через пятнадцать лет привела ее в ту же комнату, где было задумано ее преступление. Переменили обои и занавески, мебель обили другой материей. Но тень от громадных платанов на площади по-прежнему наполняла комнату сумраком. На тех же местах Тереза вновь находит знакомые ей отвратительные допотопные вещи, немых свидетелей ее ненависти.
Ее отнесли наверх, в комнату, окна которой выходили на запад; эта комната обыкновенно предназначалась для гостей, и Терезе никогда не случалось в ней жить. Ничто из прошлого не могло встать здесь перед Терезой, за исключением единственного случая. Она вспоминает: семья тогда жила в Аржелузе. У Терезы были свои основания не хотеть, чтобы ее присутствие в этот день в Сен-Клере было известно; ей кажется, что она видит себя прячущейся в глубине этой полутемной комнаты в то время, как рядом в бельевой горничная складывает в шкаф простыни.
Вечером в день приезда с ней случился на руках у Мари первый приступ удушья, приостановленный впрыскиванием; за ним, ночью, второй, еще более сильный, от которого она едва не умерла. С этой минуты как для Терезы, так и для Дескейру все стало значительно проще. Она была уверена, что теперь ей уже нечего бояться: между измученной женщиной и сворой воображаемых ею преследователей встала смерть. Для Дескейру главное затруднение устранялось безнадежным состоянием Терезы: ее свекровь, бежавшая в Аржелуз и предупредившая Бернара, что ноги ее не будет в Сен-Клере до тех пор, «пока там будет находиться это чудовище», хотя и не появилась в Сен-Клере, но согласилась сложить оружие. « Дадим свершиться Божьему правосудию », — писала она Бернару. И дальше: « Наша маленькая Мари достойна восхищения ».
Мари взяла на себя все заботы по уходу за Терезой: обращаться к прислуге старались возможно меньше во избежание сплетен: «Она и без того причинила нам немало зла…». Тереза принимала заботы дочери с полным доверием; так продолжалось до Рождества, с приближением которого больная стала проявлять беспокойство. Мари заметно изменилась; она забросила шитье, которым ранее занималась с таким рвением, и бесцельно слонялась по комнате, по временам прикладываясь лбом к оконным стеклам; заботы о матери свелись теперь к одному физическому уходу за ней. «Она получила какие-то приказания, — думала Тереза. — В ней происходит борьба с чьим-то посторонним влиянием. Нас обнаружили. Но ведь она почти никуда не выходит… Да, но у них столько возможностей прислать ей зашифрованное распоряжение… На нее откуда-то со стороны оказывают давление. Во всяком случае, как бы они ни старались, она меня не отравит… Но, поскольку она моя дочь, они, возможно, воображают…» Таков был смысл слов, которые она бормотала про себя.
Читать дальше