Луиза Эрдрич - Пригоршня прозы - Современный американский рассказ

Я снял с нее одеяла, расправил сбившуюся ночную сорочку, уложил ее как следует. Она была легонькая, как панцирь саранчи, эта единственная женщина, до которой я дотронулся за много месяцев. Я разгладил ее подушку — старое, но чистое полотенце Энн, вложенное в льняную наволочку. Потом наклонился и спросил:

— Я хоть помог тебе?

Она долго думала и снова сказала «нет», но уже не так резко. Следующие полчаса я сидел и старался думать о чем-нибудь во Вселенной, кроме себя и тех двоих, кого потерял, и видел, как уходила Мэри Грит и как ушла отсюда без других просьб, наказов и жалоб. Никто из живых не одаривал меня таким доверием, хотя я знал, что, покидая нас — меня и белый свет, — она снова была девчонкой, перенесшей страдания более тяжкие, чем любая моя мука.

Reynolds Price, «Two Useful Visits»

Copyright © 1990

Опубликовано в «Вирджиния куотерли»

© Н. Малыхина, перевод

Мэки Лаудон жила одна в маленьком доме, выстроенном из камня и железа, на улочке к западу от Двадцать Первой авеню. Она уже давно жила там одна. Старый плющ ковром перекинулся через ступени ее крыльца, а в палисаднике стояла высокая трава с несколькими непрошеными кустами бирючины. Улица была достаточно старая, так что на ней росли несколько больших деревьев, а дома поднимались над тротуаром на высокой земляной насыпи. По всему кварталу обычно было тихо; почти всегда очень, очень тихо.

Внутри дома, казалось, царила инертность, хотя, возможно, это только казалось. Передняя комната когда-то была гостиной, но теперь здесь, среди старой меблировки, валялись все скульптурные инструменты Мэки Лаудон. Здесь были торшеры, качалка, пара кресел, хрупкие маленькие приставные столики, а также молотки, долота, резцы, стамески, пилки и другие приспособления и еще — разные скульптуры из дерева и камня. В прежние времена с Севера приезжали люди, чтобы забрать работы для продажи, но их визиты прекратились уже очень давно. Ее это не беспокоило, и она не помнила, почему пропал спрос на ее произведения.

Вещи, которыми она перестала пользоваться, были брошены там, где послужили ей в последний раз. В кухне на газовой плите стояла железная сковорода с пригоревшими остатками яичницы — память о последнем случае, когда Мэки Лаудон удосужилась приготовить себе горячую пищу. В паре минут ходьбы по улице какие-то азиаты открыли магазинчик с кафе, и она запасалась там продуктами, названий которых даже не знала. Покупала соленые сливы, связки маленьких сушеных рыбок, у которых глаза были больше головы, и горшочки с овощами, погребенными в каком-то иле. Пустые упаковки Мэки выкидывала в раковину, а когда она заполнялась до краев, складывала мусор в мешок и, спустившись по шаткой наружной лестнице, оставляла его на задворках в проулке, откуда он обыкновенно куда-то исчезал. Еще была кастрюля, в которой Мэки варила кофе, и все. Над раковиной на подоконнике стояла старая чашка, изнутри покрытая филигранью трещинок, окрашенных танином. Каждое утро, если погода была хорошая, луч солнца находил розу, нарисованную возле верхней кромки чашки, с минуту согревал ее и двигался дальше.

Мэки носила бесформенные хлопчатобумажные платья в цветочек, закрывавшие колени, а зимой надевала мужское твидовое пальто. Если свет падал сзади, сквозь подол платья просвечивали ноги. Они были слегка кривоваты, а плечи и руки несколько крупны для женской фигуры. Ее порою беспокоил артрит, но не до такой степени, чтобы нельзя было работать. Лицо у нее было некрасивое, кожа толстая и сморщенная, как у слона. На подбородке росли несколько длинных белых волосков. Остальные волосы были густые и седые, она подстригала их сама в форме неровного шлема и смотрела на мир го-под его забрала. Правый глаз у нее был зеленый, а левый — бледно-голубой — был поражен особым видом нервного тика. В течение примерно пяти минут веко мало-помалу неумолимо опускалось, пока глаз не закрывался полностью, а потом неожиданно взлетало вверх, открывая проснувшуюся в испуге голубизну. Из-за этого одни говорили, что у Мэки Лаудон дурной глаз, а другие считали ведьмой, что было неверно, хотя она и в самом деле вела беседы с демонами.

Перед камином в бывшей гостиной стоял толстый ореховый ствол высотой в пять футов, из которого Мэки Лаудон ваяла огромную голову Медузы. Рабочей подставкой служила забытая скульптура — глыба известняка с плоской верхушкой; в камне угадывались едва намеченные голова и рука Сизифа. Чтобы дотянуться до верха деревянной колоды, Мэки становилась на ветхую вышитую оттоманку, а стамески были разложены на каминной доске. Окна, выходившие на улицу, не мылись годами, сквозь них сочился слабый и тусклый свет, но ей хватало и такого. Стамески были некогда заказаны в Нью-Йорке и все были такие острые, что хоть брейся. Она не часто пользовалась деревянными молотками; где бы она ни прикоснулась к дереву своим резцом, орех подавался легко, как масло. Она резала, и ее странный глаз открывался и закрывался в своем сбивчивом ритме, а шепот и бормотание демонов успокаивало ее, как песенка.