Дина Рубина - Отлично поет товарищ прозаик! (сборник)

Уже выходя на лестничную клетку, Илья услышал, как мать сказала бабке раздраженно:

– Я же просила не приставать!

В редакцию он пришел раньше всех, чего прежде не бывало. Походил по комнате, в которой стояли четыре стола – его у стены, уютный, с черной настольной лампой.

Ощущение вздрагивающей в горле тоски не проходило, хотелось громко выть, как выла бабаня на похоронах своей сестры, бабнюры, хотелось, наконец, разбить что-то, ну, хотя бы схватить настольную лампу за лебединую шею и швырнуть в окно.

Новая, вчерашняя Наташа в нем не потускнела, а, наоборот, разгоралась все ярче и больней. За ее статной спиной архангеловыми крылами вздымались листы ватмана с чертежами особой важности. Подобно Рафаэлевой мадонне, на руках она несла защищенную кандидатскую, а где-то внизу, на пышных ватных облаках, бегали двое пацанов – один маленький и смутный, другой постарше, лет восьми, в красной курточке.

Илья не заметил, как задремал, сидя за столом, свесив голову на руки. Разбудила его практикантка Леночка, невинное дитя, которая не заходила обычно в двери, а брала их штурмом, начиная разбег со двора.

– Илю-у-ушка! – закричало невинное дитя, влетев в комнату и наткнувшись на спящего Илью. – Ты что, ночевал здесь?! Ты что, заболел? Ты что – пьяный?!

Илья вздрогнул, отодрал от стола пудовую голову и бессмысленно уставился на Леночку, пытаясь понять, где он, откуда здесь взялся и кто это кричит перед ним, округлив в ужасе нарисованные глазенки. И вдруг все вспомнил – вчерашний день, и бессонную ночь, и Наташу с мальчиком; тихо вздрагивающая в горле тоска тяжелой волной ударила ему в грудь, и он сухо и напряженно сказал практиканточке:

– Послушайте, Лена, а ведь я, между прочим, на пятнадцать лет старше вас. Извольте говорить мне «вы», нравится вам это или не нравится, – и, не глядя на остолбеневшую Леночку, вышел из комнаты, потирая ладонями помятое лицо. Сегодня он казался себе очень постаревшим и, проходя мимо облупленного трюмо в вестибюле, подумал: «У меня лицо какое-то… сильно поношенное…»

Он не знал, куда деть себя до конца дня, а потом – куда деть себя до утра, и опять до конца дня, и до конца жизни. Перейдя через дорогу, вошел в кафе, заказал две рюмки коньяку, выпил, не присаживаясь, и вышел.

«Девочку зачем-то обидел… – подумал он. – Девочка тебе виновата, шеф, тоже мне…»

До часу дня он еще дважды забегал в это кафе и к сдаче очередного номера «Вечерки» был уже на приличном взводе.

В три часа сел в трамвай и поехал к Егору на работу. Всю дорогу, пока ехал, Илья твердо знал, о чем будет говорить с другом, но, когда вошел в новое высотное здание редакций и нажал на кнопку вызова лифта, он вдруг спросил себя – что, собственно, ему здесь нужно. И не мог ответить. Три стенки лифта были зеркальными, и чтобы не видеть троекратной отвратительной морды, Илья уткнулся лицом в дверь.

Он вышел на пятнадцатом этаже и вяло побрел по коридору, отыскивая кабинет Егора.

– Кто пришел! – воскликнул добродушный близорукий Егор, вынимая трубку изо рта, но, подойдя поближе, изменился в лице и спросил: – Ты что, старик?

Илья не ответил, плюхнулся на стул Егора и, взяв со стола несколько напечатанных на машинке страниц, стал внимательно читать.

– Что-нибудь случилось? – озадаченно глядя на него, спросил Егор.

Илья молча продолжал читать. Потом бросил листки на стол и исподлобья глянул на друга.

– Слушай, Гошка… – медленно и тихо сказал он. – Ну вот убеди меня, что мы всю жизнь серьезным делом занимаемся. Ну, убеди. Вот я пришел…

– Здравствуйте, – сказал Егор. – Где ты так набрался?

– Я совершенно трезв. Повторяю, вот я пришел, убеди меня, что все это: вот эти листки, вот эта рецензия знакомого мне болвана на спектакль ТЮЗа, этот фельетон, что все это – серьезное и нужное дело. Вот мы с тобой, два мужика…

– Слушай, у меня дел по горло…

– …два мужика, и у каждого по одной жизни, не по две… Ты хоть сыновей родил, может, они за тебя расплатятся.

– А за меня платить нечего. Я никому не должен.

– Не должен?

– Нет!.. Илька, иди домой, проспись. Вечером я забегу к тебе, поговорим. У тебя на такси есть? Дать?

– Да я трезв, Егор, вот! – Он приподнялся и шумно выдохнул в лицо другу. Они помолчали.

– Ты зачем пришел? – тихо и внятно спросил Егор, присаживаясь на край стола.

– Не знаю… Жизнь уходит…

Опять помолчали.

– Что произошло-то у тебя? Чего ты приперся среди дня? Почему не на работе?

– На работе? – усмехнулся Илья. – А что ты работой называешь? Вылавливание в «300 полезных советов» способа выведения моли, с тем чтобы задать себе вопрос за подписью какого-нибудь гражданина Фишбейна и в том же столбце ответить ему, то бишь себе? Это – дело?.. Ну, я – ладно, меня принудработой надо лечить, а вот фельетон, например, о чем он? Кто-то проворовался, его клеймят? Ну, скажи, – воровства меньше станет после фельетона этого? Все мы – армия газетных крыс – несостоятельный, бесполезный народ. Мы же ни на что не способны, импотенты чертовы! Обо всем судим, все рецензируем, а сами что умеем? Материальных ценностей создавать нас не научили, для духовных таланта нет, болтаемся между этими двумя полюсами, как дерьмо в проруби, но какая иллюзия кипучей деятельности! – Илья уже не сдерживался, он почти кричал. – Шел я сейчас по коридору – мать твою! – очкастенькие девочки с карандашиками туда-сюда снуют, мальчики бородатенькие с гранками бегают, а в гранках-то какой-нибудь «концерт для тружеников села», информашка никому не нужная. Дело!.. Кто здесь, на этих двадцати этажах, дело делает? Может, ты, Гошка?