Федор Абрамов - Братья и сестры. Две зимы и три лета

«Ну погоди у меня, — с бешенством думал Лукашин, — я тебе мозги вправлю!»

В нетопленом клубе — бывшей церкви с темными высокими сводами — холодно и мрачно. Единственная лампешка с выщербленным стеклом освещает лишь сцену. В глубине все еще хлопают двери, скрипят скамейки под рассаживающимися людьми. Шум, приглушенный кашель, пар от дыхания.

— Все староверки прикатили, — замечает Лихачев, наклоняясь к Лукашину. — А бывало, в этот самый храм божий на аркане не затащишь.

Федор Капитонович, непременный член президиума каждого собрания, налил в стакан воды, услужливо поставил перед Лукашиным.

Наконец Лихачев объявил:

— Доклад об международной обстановке, какая имеется на сегодняшний день, будет говорить товарищ Лукашин, бывший фронтовик, а ныне уполномоченный райкома ВКП(б). Только у меня тихо. Понятно? — строго добавил он, садясь.

Лукашин встал, скинул с плеч шинель.

Шум сразу пошел на убыль. В тусклых отсветах у сцены мелькнули знакомые лица: улыбающаяся Варвара в ярком, цветастом платке, игриво покачивающая ногой в новой калошке, Трофим Лобанов, Настя… А дальше — сплошная тьма, прорезаемая множеством сухих блестящих глаз, скрестившихся на нем. Эти глаза ощупывали, вопрошали его, ждали. И он знал, чего они ждут, чего хотят от него. Но чем взбодрить, окрылить их измученные, исстрадавшиеся души? Нету сейчас в жизни ничего, кроме бед и напастей.

Но по мере того как перед мысленным взором Лукашина начал вставать осажденный Ленинград, громадная, вся в зареве пожарищ страна, голос его окреп, накалился.

— Фронт сейчас через каждое сердце проходит, товарищи! Линия фронта сейчас у станка рабочего, на каждом колхозном поле. А как же иначе? Недодашь пуд хлеба — недоест рабочий, а недоест рабочий — значит, меньше танков и самолетов. — Лукашин весь подался вперед, взметнул руку. — Кому выгода? Гитлеру от этого выгода!

Мертвая тишина стояла в зале.

— А у вас что в «Новом пути»? — круто поставил вопрос Лукашин. — Хлеб прошлогодний сгноили под снегом? Так говорю?

— Так… — приглушенно ответили из темноты.

— А нынешнюю весну как встречаете? Посевной клин сокращать надумали? Это ваша помощь фронту?

— Вы с председателя спрашивайте! — прозвучал несмелый выкрик.

— Вот, вот! — на лету подхватил Лукашин и резко повернулся к Лихачеву: Партия вам, товарищ Лихачев, ответственный участок поручила. А вы… черт знает что устраиваете! Втаптывать в грязь зерно — да это же преступление!

— Верно!.. Правильно!.. — взметнулись голоса.

— Дайте слово сказать! — в первом ряду поднялась какая-то женщина.

— Жена, жена, помолчи, — удерживал ее бритый, с длинным лицом старик.

— Отстань! Ты всю жизнь молчишь — что вымолчал? Еще Мудрым прозываешься.

В ответ ей горохом рассыпался смех.

— Над чем это? — недоумевая спросил Лукашин, подсаживаясь к Федору Капитоновичу.

— Баловство наше… Софрон Игнатьевич до сорока лет холостяком жил, а тут взял да женился на молодой. Ну Мудрым и окрестили.

— Крой, Дарка, не бойся!

— И не боюсь, бабы! — разошлась Дарья. — У меня два сына на войне, да чтобы я боялась… Старшой-то, Алексей, в каждом письме спрашивает: как да что в колхозе, дорогие родители? А у нас хоть издохни на поле — все без толку. Как зачал ты, Харитон Иванович, подпруги подтягивать — дак чуру не знаешь. Бригадиров по номерам кличешь, а мы лошадей по имени зовем. А нашего брата, бабу, и вовсе за человека не считаешь… А где это слыхано, чтобы в мокреть пахать? Или мы до тебя не жили? Весь век соху из рук не выпускаем и с голоду не помирали. Ты об этом подумал?

— Слышишь? — бросил Лихачеву Лукашин. Он был очень доволен, что так вот сразу удалось вызвать на деловой разговор колхозниц.

Лихачев вскинул голову, рывком встал:

— Вы что, против партии? Тыл подрывать?

Невообразимый шум поднялся в клубе:

— Ты нас партией не стращай!

— Мы сами партия!

— Она, партия-то, так велит разговаривать с народом?

— Верно… как в другом Сэсэрэ живем…

— Дура… нету другого Сэсэрэ…

— Тише вы, очумели! — возвысил голос Федор Капитонович. — Глотку давно не драли.

— Не хотим тише!

— Громче, бабы!

— Это они в темноте наживаются, горло дерут… — зашептал, оправдываясь, Лихачев на ухо Лукашину. — А на свету ни одна не пикнет.

Лукашин встал:

— Базар, товарищи, нечего устраивать. Надо по-деловому, с пользой критиковать.

— А мы без критики — так скажем…

— Чего Харитона укрываете? — раскатисто бухнула из глубины зала Марфа Репишная.