Стефано Бенни - Комики, напуганные воины

Меряя шагами мертвое море кабинета, комиссар снова думает: дело закончено.

Название реки — Мареб. Так решил Порцио, самовластно добавив недостающие буквы. Никто и никогда не сможет это опровергнуть. Никто не станет пересматривать дело четвертого номера по вертикали. Проклятая река, надеюсь, на твоей поверхности плавает падаль в зловонной жиже, думает комиссар, выходя в приемную. Там в мерзопакостной витрине выставлено несколько снимков, изображающих мерзопакостные профили разыскиваемых. В углу солидный Олля тычет пальцами в глаза пишущей машинке. Откуда-то доносятся причитания обворованной гражданки, перечисляющей утраченные ценности:

— …кошелек, ключи, «тампаксы», что вы смеетесь, пушистик для внука… Какой пушистик? Пушистик-теннисист…

Входит Пинотти; лицо его в неуставных каплях пота.

— Там этот журналист, Карло Хамелеон, — сообщает он.

— Пусть войдет.

Вот и Хамелеон, слегка подрумянившийся за воскресенье у моря; на нем майка в оранжевую горизонтальную полоску — их двенадцать, если быть точным. Он кладет на стол кипу блокнотов. Все в отпусках, а бедный Немечек вкалывай в поте лица.

— Ну, — улыбается ему комиссар, — когда дадите нам официальное сообщение насчет мэра?

— Вы узнаете об этом раньше нас, — фыркает Карлолеон.

— Ну уж, ну уж. Ваш директор знает все новости прежде, чем они случаются…

— Заседание в разгаре. Изберут Сороку.

— На Сороку я согласен, — заявляет комиссар. — Это человек серьезный. Мне довелось с ним познакомиться на одном званом вечере, он говорил об экономике, и мне показалось, что он о ней имеет весьма ясное представление.

— Действительно, он дважды разорялся.

— На ошибках учатся. Только Олля вот уже два года делает одни и те же опечатки. Верно?

— Так точно, — отвечает Олля вслух, а про себя: трам-па-па-пам, твою мать, пам-пам…

— Так что все в порядке, — говорит после недолгой паузы комиссар.

— В каком смысле?

— В смысле Сороки.

— А куда ему деваться? Конечно, в порядке. Трижды с него было снято обвинение в причастности к мафии. Подозревается в связях с…

— Стоп, юноша. У нас тут полицейское управление, а не редакция. Здесь, за отсутствием прямых улик, связи преступлением не считаются…

«Связи не выбирают», — не говорит Хамелеон, молча пересчитывая блокноты.

Оценив его сдержанность, комиссар снова обретает хорошее расположение духа.

— Хотите последние городские новости, Хамелеон? Ничего интересного, правда: двоих ограбили мотоциклисты и один выбросился с пятого этажа — его выселили из дома. Вот что значит немедленно освободить квартиру.

(Никто не смеется.)

— По-человечески жаль, конечно. Но, поработав здесь, волей-неволей становишься толстокожим. Верно, Олля? Отвечайте!

— По-человечески да, — говорит Олля и от раздражения печатает: «Сегоднеш, его чивла» — приходится исправлять.

— Читал вашу статью о завершении дела Леоне, — продолжает комиссар. — Неплохо. Разве что кое-какие имена излишни, несколько нарочиты.

— Мне ее главный редактор правил, — объясняет Хамелеон, — у меня было по-другому. И вообще, многое в этом деле не убеждает, комиссар.

— Олля, иди помоги Пинотти, — сухо командует Порцио.

— Но там и так уже трое, — возражает Олля, переживающий машинописный кризис.

— Все равно иди.

— Понял. Иду, синьор комиссар, — отвечает Олля.

Они остаются с глазу на глаз — четвертая власть и пятая.

Комиссар восседает за грозным, цвета морской воды простором своего письменного стола.

— И что же вам, Хамелеон, кажется неубедительным?

Смелости у Карло поубавилось, но на этот раз он уже не молчит:

— Прежде всего — история Сандри. Оставим его прежние судимости, но я не понимаю, зачем человеку дома столько винтовок. Потом, этот оптический прицел… объясните, почему о нем нельзя даже заикнуться? Ну хорошо, бог с ним… однако… ну, а тот фотограф, который со всеми накоротке… ладно, бог с ним тоже… а Клещ… а эта история с ограблением… короче говоря, по-моему, это дело закрыли уж слишком поспешно.

— Мой милый юноша, — произносит комиссар и, вставая, вновь демонстрирует свою знаменитую царственную поступь, — может быть, вам было бы приятно узнать, что по крышам одного из районов нашего города кочует «кукушка»? Вам хотелось бы жить, ощущая такой «фактор напряженности»?

Господи, опять эти кавычки!

— Вам бы хотелось, чтоб наш город уподобился Чикаго, Бейруту или Аддис-Абебе? И чтобы всякий мог в любой момент стрельнуть вам в голову?