Александр Морозов - Центр

Ну, ученый совет — это не пятиминутка в цехе, на полуслове не оборвешь. И лучшая часть рабочего времени была безжалостно истреблена на то, что в другой, менее маститой компании было бы, наверное, удостоено простой, но энергичной фразы: «Без сопливых обойдемся…» Неутомимый борец за справедливость вновь и вновь брал слово, подъезжал то так, то эдак, пока наконец не рубанул сплеча, этак по-стариковски откровенно: «Ну а почему именно Одесса? Украина велика, можно бы и на другие города внимание обратить». Тут уж даже самые бесстрастные члены ученого совета отвели глаза и заулыбались. Одесский завод был базовым исследовательским объектом института, с его руководством существовали многолетние деловые связи, и он был определен именно как типичное предприятие для своей отрасли. В цехах давно привыкли к молодым экономистам из Москвы, а это было немаловажно для объективности обследований. Мастера и нормировщики знали, что никаких непосредственных административных мер или, скажем, немедленного пересмотра норм присутствие этих людей не влечет. И поэтому не очень-то маскировали свое искусство баланса, позволявшее выводить в ведомости на зарплату рабочим именно ту сумму, которую те и ожидали. Вне зависимости от колебаний с выполнением плана. Словом, позволяли заглядывать в свою кухню, позволяли то, в чем кровно заинтересован ученый-экономист, если он копает на совесть, копает вглубь. Члены ученого совета все это прекрасно знали; но так же понятно было, что вопросец выкинул Николай Дементьевич не бессмысленный, а с двойным, им же самим сконструированным смыслом. Поэтому и заулыбались. Улыбнулся наконец и Троекуров (устал и к тому же ясно увидел, что серьезными объяснениями Николая Дементьевича не перешибешь) и, досадливо махнув рукой, ответил: «Да потому, что там жарко. Нормы у них, от солнышка, наверное, эластичными становятся».

Таких примеров их координаторско-дезорганизаторских «выступлений» можно было бы привести во множестве. Но при всем их старании и рвении вреда ощутимого им нанести не удавалось. Руки были коротки. Правда, репутация могущественных «серых кардиналов», особенно среди рядовых сотрудников института, оставалась за ними прочно.

И вот в их комнату вошел однажды ферт в цветной рубашечке навыпуск (дело было летом) и, неизвестно чему улыбаясь, произнес: «Здравствуйте. Я новый завсектором информации. Клим Данилович Ростовцев. Мы с вами теперь соседи по этой, — обвел взглядом комнату, — коммуналке». Ферт, да и только. Рубашечка в горошек, ну и ну (сами они приходили на службу в любую погоду в темных костюмах, белых сорочках и опять-таки при темных, строгих тонов галстуках). Солидности никакой, уважительности тоже вроде от такого не дождешься. Улыбается, хмыкает, пошучивает. Нашел себе «коммуналку». Осквернение храма, да и только. И такой-то шутник-затейник получает один столько же, сколько они оба вместе. Вон до чего дошло. Словом, неисповедимый механизм первого чувства сработал, и в их сердцах вспыхнула нелюбовь до гробовой доски. Конечно, это что ж, рубашечка, усмешечки — повод, не больше. Но уж… был бы повод, а причина найдется.

Причина, конечно, нашлась, не затерялась. И заключалась она в том, что функционировал сектор информации на глазах у координаторов, а они ничего не могли в этом понять. Не понимали они ни специфики переводческого или редакторского дела, ни распорядка работы информаторов, ни распределения их обязанностей. Они только видели, что никого нет на месте, вот это был факт, и факт, конечно, вопиющий. А разговорчики, что Карданов и Яковлева работают в библиотеке — это, понятно, только разговорчики. Какие там библиотеки, почему же на работе не сидеть? На рабочем месте человек должен быть или нет? За что деньги платят, за библиотеки, что ли? Сборнички выпускают. Еще неизвестно, что за сборнички, полистать надо.

И они листали (не ленились, нет), и шуршали, и нашептывали, кому удавалось, что в «информации» полный развал и анархия и что неизвестно, к чему там в Америке этот Ростовцев приглядывался, и не логичнее ли подключить этот сектор непосредственно к аппарату дирекции для лучшего контроля и укрепления дисциплины и так далее и так далее. Говорились и нашептывались вещи и посерьезнее. Например, что негоже под маркой Института популяризировать теорийки ревизионистских философов. Хотя никаких философов в секторе информации никогда не переводили и не издавали. А только и исключительно ученых-экономистов или уж крупных государственных деятелей, специалистов по народному хозяйству своих стран. «Философов» — звучало более угрожающе, это тебе уже не чистая наука, это на идеологию тянет, тут не завихляешься. Авось кто и испугается. А в их задачу и входило попробовать испугать, посеять хоть малюсенькие зернышки недоверия и опасливости к этому ферту из Америки, чересчур насмешливому и не обнаруживающему ни малейшего пиетета, будь ты хоть серый кардинал, хоть зеленый крокодил.