Андрей Геласимов: Семейный случай

А тот, покачиваясь от дурноты, посерев лицом до неузнаваемости, заострившись чертами до покойницкой худобы, скалил зубы, прикрывал глаза рукой и, казалось, вот-вот должен был свалиться замертво.

– Саня, Саня! Ты кончай давай! Перестань! Чего хочешь? Скажи – я сделаю.

В это мгновение маленький Александр неожиданно остро ощутил всегда окружавшие его, но именно теперь вдруг ставшие невыносимыми запахи их семьи – табачный перегар из отцовского рта, зловоние помойного ведра на кухне, сладковатый запах собственной слабости и испарины. Его опять затошнило, однако он ещё успел скрежетнуть зубами и даже вполне внятно произнёс: «Я хочу, чтобы ты сам подох, сам чтоб сдох. Ты – а не моя мама». После этого он глубоко вздохнул и, потеряв сознание, упал лицом вперёд, минуя выставленную отцовскую руку.

Под утро, когда все предметы в спальне стали приобретать свои дневные, законные очертания, Александр внезапно проснулся, отбросил влажную простыню и, резко поднявшись, опустил ноги на пол. За окном серело предрассветное небо. Из соседней комнаты доносилось посапывание крошечной Анны. За письменным столом Александра спиной к нему сидел отец.

Одетый в военную форму с погонами капитана, он что-то читал и время от времени характерным для него движением ерошил волосы на затылке. Рядом с ним на столе громко тикал старый будильник.

Александр попробовал встать, но тело неожиданно перестало его слушать. Руки, охваченные странным оцепенением, нельзя было даже на сантиметр сдвинуть с тех мест, где они оказались, после того как он резко вскочил. Ноги превратились в конечности паралитика и беспомощными столбами упирались в пол. Спина одеревенела, шея не поворачивалась, пальцы обратились в чугунные отростки. В испуге Александр хотел закричать, но, кроме лёгкого стона, ему не удалось выдавить из себя ни звука. Язык тоже не повиновался ему.

В бесконечном течении следующих десяти минут ровным счётом ничего не переменилось. Фигура за столом продолжала перекладывать листы из напечатанной вчера вечером Александром главы для его диссертации, а сам он по-прежнему без движения смотрел ей в спину и как заклинание мысленно повторял одну и ту же фразу: «Только не оборачивайся». Ему отчего-то казалось, что вместо лица у этого сидевшего за его письменным столом существа непременно должно быть что-то ужасное.

Потом он вспомнил, как бабушка советовала в таких случаях материться. Покойники, по её словам, сильно не любили матерной брани. Он хотел выругаться про себя, но вместо этого к нему пришли совсем другие слова.

«Зачем ты, мёртвый труп в воинственных доспехах, вступаешь вновь в мерцание луны? – зазвучало у него в голове. – И нам, таким простым и глупым, потрясаешь сердце загадками, разгадок у которых нет? Зачем? К чему? И что нам делать?»

Александр заметил, что в поведении фигуры за столом появилось что-то новое и как будто бы угрожающее – казалось, она хотела теперь обернуться или даже встать, но, несмотря на вполне очевидные усилия, ей это совершенно не удавалось. Зато сам он вдруг снова обрёл полную свободу и, стараясь двигаться плавно, закинул ноги на постель, улёгся, закутался в простыню, повернулся на правый бок и закрыл глаза.

Прошло ещё минут десять. В комнате не раздавалось ни звука. Александр, не открывая глаз и сдерживая дыхание, прислушивался к любому шороху. За окном по центральной улице один за другим проехали три автомобиля. Последний остановился, хлопнула дверца, и два мужских голоса быстро о чём-то заговорили. Потом машина уехала, и несколько минут стояла абсолютная тишина. Только будильник на столе звонко отщёлкивал свою ночную скороговорку.

Александр наконец решился открыть глаза. Прямо перед ним, буквально в каком-нибудь полуметре, стоял отец. Нагнувшись, он опустил своё лицо почти к самому лицу сына и пристально рассматривал его. Открыв глаза, тот вздрогнул всем телом и даже как будто хотел оттолкнуть отца, однако, увидев его теперь не со спины, а в лицо и, главное, увидев его нормальность, подчёркнутую неужасность и даже, наоборот, привычную отцовскую печаль и усталость, Александр покачал головой, натянул на себя простыню и уже оттуда, из-под простыни, тихо сказал:

– Я этого не хочу… Пожалуйста. Мне спать надо. Завтра будет очень тяжёлый день.

Рано утром он собрал в дорогу вещи для себя и для Анны, они позавтракали и через четыре часа были в том городе, где он когда-то родился. Долетели нормально, если не считать приставшей к нему мысли о смерти.