Лидия Вакуловская - Письма любимого человека

У нее снова забухало молотами в голове. И опять утихло, когда она подняла голову и постояла немного, держась за спинку кровати. В чемодане лежало Костино бельишко. Эмма вытряхнула его на кровать, стала доставать из шкафа и бросать в чемодан свои вещи. Их было немного.

Эмма ходила по комнате босая, в одной сорочке. В открытую форточку седым парком лез мороз, но ей по-прежнему было жарко и все время хотелось пить.

Чемодан был собран. Но это было еще не все. У Эммы хранилось еще нечто такое, о чем не знал и не должен был знать Костя. Это была ее мертвая, гранитная тайна. Свою тайну она держала в матрасе, на котором они с Костей спали. Тайну нужно было достать из матраса, все сложить в целлофановый мешочек, положить в него и те четыре конверта, которые она сунула, войдя в дом, под подушку.

Эмма отвернула простыню, вспорола ножницами уголок матраса, который она много раз до этого расшивала и зашивала, начала доставать спрятанные в свалявшейся вате толстенькие конверты «авиа», с черными круглыми штемпелями и адресом, жирно выведенным на них одним и тем же почерком.

Она пересчитала конверты, достала из-под подушки еще четыре конверта, точно таких же, как те, что лежали в матрасе, уложила их аккуратно, один к другому, в целлофановый мешочек. Заправила нитку в иголку, собираясь зашить матрас. Взялась за уголок матраса и вдруг испуганно замерла: за стеной у хозяев что-то стукнуло. Эмма выключила ночник и прислушалась. Стук не повторился, и не слышалось, чтобы кто-то открывал наружную дверь. Значит, хозяева еще спали.

Она снова включила ночник, быстро справилась с матрасом, затем обшила куском старой простыни мешочек, пришила к уголкам тесемки. Мешочек плотно обвился вокруг ее талии. Она туго завязала тесемки, — и все было сделано.

Еще когда зашивала матрас, она решила, что чемодан брать с собой не нужно. В аэропорту ее многие знают, увидят с чемоданом, потом доложат Косте, в какое время она улетела, и он догадается, куда улетела. Правда, она тут же подумала, что кассирши, всегда обедавшие в ресторане, тоже знают ее. Ну, тогда она попросит какого-нибудь пассажира взять ей билет. Кассирши знают ее лишь в лицо, а на паспорте — неудачная фотография.

Эмма стала одеваться. Часть вещей, что лежали в чемодане, можно было надеть на себя. Две кофточки… на них — платье, на платье — шерстяную кофточку и юбку, потом — свитер… В таком одеянии она совсем взмокла. Даже волосы стали мокрыми — хоть отжимай. Голова по-прежнему жутко болела, что-то тяжелое давило на глаза, а лоб будто клещами сжимало.

Совсем мало времени ушло на сборы, всего полчаса. Если будильник и отставал немного, то все равно идти на автобусную было рано. В самый раз — через час выйти. Эмму потянуло к кровати. Ладно, она немножко полежит, может, пройдет голова. Потом напишет Косте записку, чтобы не ждал и не искал ее. Пожелает ему поскорее накопить на «Москвича» и уйдет.

Ночник она выключила, потому что даже его тусклый свет больно резал глаза. В комнате стало черно, глазам сделалось легче. За стеной послышались глухие голоса: хозяева уже проснулись. Эмма слышала еще, как на другой половине дома открывалась дверь, скрипел снег во дворе под чьими-то шагами, как в сарае насыпали Совком в ведро шелестевший уголь. Потом она перестала что-либо слышать…

Хозяйка дома, Андреевна, прибежав с работы на обед, заглянула к Эмме. Открыла дверь и с порога сказала:

— Девка, ты что это дом так выстудила? Прямо ледник ледовый. Батюшки, и форточка настежь!.. — ужаснулась она, проходя из кухни в комнату.

Эмма слабо застонала в ответ.

— Да ты не заболела ли? — подошла к ней Андреевна.

Казалось, Эмма хотела открыть глаза. Но веки, едва приподнявшись, снова опали. Она опять застонала, с трудом разжимая пересохшие губы. Андреевна приложила ладонь к ее лбу.

— Жар-то, жар-то какой!.. Ах ты, господи!.. Что ж ты мне в стенку не стукнула? — говорила Андреевна, не на шутку испугавшись. — Сейчас доктора вызову!..

Телефона на их улице ни у кого не было. Андреевна побежала прямо в поликлинику. Вернувшись, растопила печь. Пыталась говорить с Эммой, но та не отвечала. Только постанывала и трудно, с хрипом дышала.

Вскоре приехала санитарная машина. Андреевна встретила доктора на крыльце, торопливо рассказала: квартирантка заболела, а муж ее, шофер, в рейс ушел. Слышала, как она под утро с работы вернулась, в обед зашла к ней — горит вся, говорить не может. Она ей градусник поставила, тридцать девять и шесть показал.