Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка

Я натянул на мокрое тело футболку и шорты. Руки и ноги едва слушались. Колотила дрожь. Кроссовки надевать не стал, плюхнулся задницей на лежак. Вытащил пачку сигарет, измяв, изорвав всю. Уронил в песок зажигалку. Матюгнулся, поднял, обдул. Прикурил. Увидел стоящую в песке бутылку «Хайма». Схватил, запрокинул голову, высосал остатки. С сожалением отшвырнул пустую бутылку.

Нас заметили. Осветили. Держа в луче фонаря, приблизились.

— Доброй ночи, — сказал я, делая из ладони козырек. — Все нормально.

Двое служащих в форме подошли поближе.

— Отдыхаем, тихо. Море, хорошо.

Почему-то я выдал им именно так. Видно, на сложные фразы сил уже не было.

Они не остались в долгу. Указав фонарем в сторону шипящих волн, один из них строго произнес:

— Ночь. Море. Опасно. Плавать — нельзя.

Я понимающе кивнул:

— Да-да. Опасно. Я знаю.

Служащие зашагали дальше. Удалялось, металось по песку пятно света.

Во время нашего общения девчонка сидела позади, поджав ноги, и разминала мне шею и плечи. Пальцы у нее действительно были сильными.

«Желтый Цветок» — вспомнил я ее имя. Интересно, сказала правду, или первое, что на ум пришло…

— Как тебя зовут? — вдруг спросила она.

Я сказал.

— Ва Цзинь… — повторила она.

Обернувшись, посмотрел на Хуан Хуа.

Ее лицо было близко-близко.

Мне захотелось поцеловать ее, но я полез в задний карман намокших шортов и достал три влажные сотенные купюры.

— Спасибо тебе.

Она легко взяла деньги, спрятала в сумочку. Положила руки мне на плечи.

— Спасибо. Мне было хорошо. Если хочешь, я могу остаться.

Я не удержался и поцеловал ее в уголок губ.

— Не надо. Ты хорошая. Я найду тебя завтра.

Она встала с лежака, подхватила босоножки. Провела рукой по моему лицу, нагнулась, поцеловала и зашагала в сторону лестницы на аллею.

На завтра у меня был билет до Шанхая. У меня и у Инны, конечно. Из Шанхая, на другой день, Инна улетала в Москву. Оттуда, поездом — в Питер.

Но это меня уже не касалось.

Наш второй медовый месяц закончился…

…Закончился странный, на грани бреда, разговор с сутенером возле «Макдональдса». Я ныряю в шумную прохладу зала. Уверенно покачиваясь, едва не сбив с ног пару человек с подносами, прохожу мимо столиков, держа курс на табличку с разнополыми человечками. В женскую, как всегда, длинная очередь. Заворачиваю в соседнюю дверь. Обе кабинки заняты, зато из трех писсуаров свободны целых два. Пока я щедро поливаю розовые и зеленые шарики в фаянсовом зеве, паренек лет двадцати, что стоит за соседним писсуаром, выворачивает и вытягивает по-птичьи шею, пытаясь разглядеть мое хозяйство.

— Интересно, да? — спрашиваю его.

Паренек глупо улыбается.

— Хэлоу!

Как бы я отреагировал на такой интерес в общественном московском туалете? Пробил бы с ноги, и все дела…

Шанхай определенно размягчает, делает снисходительней, добродушней. И в силу общей незлобивости местных людей, а еще потому, что тут их так много — пуп надорвешь, перевоспитывая.

— Писай, мальчик, и не отвлекайся, — говорю я по-русски, не глядя больше на любопытного соседа.

В одной из кабинок кого-то отчаянно пучит. Заглушая характерные звуки, по туалету разносятся вопли на шанхайхуа — не прерывая занятия, человек общается по телефону.

Светлые стены мерцают, подрагивают в неприятном свете ламп.

Закладывает уши.

Нужно выбираться на воздух.

На улице я покрываюсь потом, в который уже за сегодня раз.

Какое-то время разглядываю скульптуру неподалеку от «Макдональдса» — памятник матери и ребенку. Некрасивая бронзовая мама с малышом на руках, рядом — старомодная низкая коляска, тоже из бронзы. Для пущей страховидности все выкрашено в черный цвет, и лишь там, где памятник трогают сотни тысяч рук (вытянутая рука малыша, его нос, плечо и локоть мамы, ручка коляски), поблескивает металл.

Где глава этого семейства — неизвестно. Если бы дело было у нас — тогда понятно, где шляется. А тут… Может, на заработки подался.

К скульптуре то и дело подходят парочки или целые группы. Шустро, с деловитой бесцеремонностью родственников, они располагаются близ коляски и мамаши. Замирают с отрешенно-серьезным видом, или улыбаются, но обязательно с жестом «еще парочку!» — согнутая в локте рука и вытянутые вверх два пальца. Иногда, для пущего эффекта, выбрасывают пальцы сразу на обеих руках.

— И, эр, сань… — считает фотограф.

— Цецзы! — хором говорят позирующие.