Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка

— Нет, — качаю головой. — Не забуду. Наоборот, в гости позову…

— А тихая девушка в платье из красных шелков… где золотом вышиты осы… — дразнит, чуть слышно напевая и заглядывая мне в глаза.

— Перестань.

Инна смеется и, сложив ладони, дурашливо кивает:

— Да, моя господина!

— Я серьезно.

Молчание.

Едем без музыки, и то хорошо.

Натужно повизгивают, елозя по треснувшему стеклу, резиновые «дворники».

Сыро, сыро в городе всем. В домах, машинах, магазинах, пивных… Отсырела душа блядского города, плесенью изошла… Да, я здорово пьян, похоже…

Инна отстраняется и утыкается в замызганное окно. За стеклом плывут пятна фонарей и нечастых встречных машин.

Кладу руку ей на колено.

На Варшавском напротив «Шалома» разворачиваемся через две сплошные и катим в сторону развилки.

— Там после моста «кирпич» висит, нам как раз туда, под него, — объясняю.

— А, «платный поворот», — кивает водила. — Знаю, тормознули гаишники меня там однажды…

— Сейчас нет никого, не бойся.

Я бы охотнее поговорил с Инкой, чем с водилой. Но она молчит и никак не реагирует на мою руку. Лишь когда я пытаюсь поднырнуть ладонью под полу плаща, не оборачиваясь, возвращает руку на место.

Сворачиваем на Хлебозаводский. Показываю, где тормознуть. Расплачиваюсь.

— Бари гишер! — говорит мне армянин.

— Луйс бари! — отвечаю. — Спокойной ночи.

Пока я вожусь с домофоном, Инна, глядя вслед отъезжающей «шестерке», хмыкает:

— Ты бы лучше китайский учил…

— Понимаешь, не было у нас в части китайцев. Ары были, азера были, даги были. А китайцы — нет. Еще скучно было, времени много. Зато когда я на тебе женился — скучать больше не пришлось.

Ее лицо каменеет.

— Ты что этим сказать хочешь?

Открываю дверь:

— «Велкам» хочу сказать. Добро пожаловать. Кстати, по-китайски — «хуаньин-гуаньин!» будет.

— Ты-то откуда знаешь?

— У меня группа китайская сейчас. Научили.

В лифте едем молча.

Дверь моей квартиры самая обычная, деревяшка. Бабушка умерла весной, летом квартира пустовала, сейчас вот я переехал.

Инна разглядывает интерьер.

— Ну, если сделаешь ремонт… Хотя, зная тебя…

— Проходи, можешь не разуваться. Тапок все равно нет. Вон туда, в большую комнату.

…Ремонт? Какой, в жопу, ремонт…

Стягивая туфли, хмыкает:

— Да уж… Большая…

— Какая есть.

— Тапочки у тебя хоть имеются?

— Я ж говорил — можешь так… Или возьми мои, я в носках.

Не о том, не о том говорим. Какие, на хер, тапочки…

— Ты проходи, я чайник поставлю.

Кухня засрана до предела.

Голая лампочка. Мертвый блеск пустых бутылок — предательской шеренгой, вдоль стены.

Мусорное ведро у плиты — опрокинутое, с вывалившимися упаковками из-под «доширака», консервными банками и пакетами — словно проблевалось.

Холодильник «ЗиЛ» с автомобильной ручкой, потянуть и нажать, чтобы открыть дверцу. Отец говорил как-то, что этот агрегат покупали еще до полета Гагарина, лет сорок назад. И ведь работает до сих пор.

Внутри — кастрюля с серым комом овсянки недельной давности. В секции для яиц — половина луковицы.

Вот и вся моя еда.

Врезалась женушка бывшая тоже в «зиловского» монстра, только на колесах. Уверен, ничего ему, бедолаге, не сделалось. Помял он ее слегка, даже не почувствовал ничего, наверное.

Это ей за меня, суке. Меня-то всего она изломала, ни один сервис не возьмется: «Восстановлению не подлежит».

Умилительнее жалости к себе может быть только жалость к себе же, помноженная на последствия запоя и расшатанность организма.

— Где у тебя свет в туалете зажигается? — раздается за спиной голос.

Вздрагиваю: не привык, что она — у меня.

— Там лампочка перегорела. Вчера, — зачем-то добавляю я.

Это «вчера» случилось где-то на прошлой неделе.

— Ты знаешь, не надо ничего. Я устала, тебе вставать рано. Давай спать.

Инна заходит в туалет. Не закрывая двери, стягивает колготки и трусы. Вопросительно смотрит на меня.

Только сейчас обнаруживаю, что стою в дверном проеме.

— Ладно, ты давай тут. Полотенце в ванной… Ну, какое есть… Чистое, вроде… — неуверенно говорю я и иду в спальню.

Блин, блин, блин, белье, белье… Серое, вонючее. Сам я не замечаю, но месячной давности белье просто обязано быть грязным и вонючим, как портянка.

«Антресоли!» — рыбьим хвостом бьется спасительная мысль.

Залезаю на табуретку, распахиваю дверцы и вытягиваю пыльный баул. Расстегиваю «молнию», роюсь среди свитеров, сунутых мамой, и радостно вытягиваю пакет: комплект-«полторашка», подарок от мамы на прошлый Новый год.