Андрей Звонков - Потерянный рай

– Она разбилась.

– Сама разбилась?

Я кивнул, потому что говорить было невозможно. Если б я издал хоть звук, он бы немедленно перешел в протяжный рев.

– А я думал, что хорошо ее просолил и просушил. Видно, она была еще чуточку живая. Решила, что ты недостоин ее компании, и кинулась вниз…

В папином голосе не было обиды, упрека. Я улыбнулся. Он не сердится.

– Ты настроил станцию?

– Настроил. Но мне снова придется слетать туда на месяц.

– Зачем?

– Нужно научить солдат на ней работать.

– А сами они не научатся? – мне не хотелось отпускать папу.

– Нет, сами не научатся. Это новая станция.

Папа взял меня на руки и отнес на постель.

– Я не хочу спать.

– И не спи, кто тебя заставляет?

– А Камчатка – это где?

– На самом краешке земли. Далеко-далеко на Востоке. Через всю страну. Наша станция стоит на сопке, и мы первыми встречали солнце на всем континенте.

Я принялся часто моргать, потому что глаза вдруг защипало, и мне отчаянно захотелось их закрыть. Папа сидел рядом. Он расстегнул куртку и гладил меня по спине. От его ладони разливалось блаженное тепло. В полудреме я услышал хриплый шепот Покопича:

– Андреич! Андреич! – папина рука провела еще раз по моей спине и исчезла. Я ничего не понимаю, туман закрывает мой слух:

– Там фугас эс-це пятьдесят! Взрыватель на месте.

В голове мелькнуло: Мусин-Пушкин, не забыть спросить у папы, кто это. Больше я ничего не помню.

Я проснулся от шагов по комнате и маминых слов. Она что-то говорила, и в ее голосе не было ни злости, ни обиды, она не ябедничала на меня папе. Я слышал жаркий шепот, чмоки. Все ясно: целуются.

– Ты ж писал, что еще две недели?! – голос у мамы звонкий, даже когда она старается говорить шепотом.

– А нам программу сократили. Сашка узел привода забрал на переборку и доводку. Что мне там сидеть? Борт нам дали, вот мы и махнули. Официально я – там. Фактически – тут.

– Не влетит?

– Нет, начальник в курсе. Я рыбки привез – вяленую корюшку. Крабов хотел, да не сезон, Ушли от берега. А то бы привез.

Папа уже привозил крабов – не целиком, клешни. Их было две. Одну у меня стащили, думаю, это Витька, тети-Клавин внук. Он – вор. А на вторую я уронил железный утюг Прокопича, которым качал мускулы. Клешня случайно попала под утюг.

Я окончательно проснулся. На улице еще светло. И тут я вспомнил про гильзу. Я все проспал!!! Серега с Колькой и Прокопич ее уже выкопали! Я должен увидеть. Ведь это я ее нашел!

Как был, в одних шортах, я помчался на улицу. Сандалии мои?! Где сандалии? Вот они. Я всунул ноги и помчался мимо родителей, сидящих на кухне, мимо Прокопича. На улице меня встретили Серега и Колька. Они хитро смотрели. Где гильза от снаряда?

Я их так и спросил.

Они молча переглянулись. Темнят. Зажали, гады? Это я ее нашел!

Я еще раз спросил, но голос предательски дрогнул:

– Где гильза?

– Нету, – сказал вредный Колька.

– Зачем вы врете?! – слезы брызнули из глаз. – Я вам рассказал, а вы!!!

– Не мучь его, – сказал Серега.

– Спи больше, – вредно сказал Колька.

– Это была не гильза, – спокойно сказал Серега. – Это была бомба.

Слезы мгновенно высохли, и я сказал, как Прокопич:

– Да иди ты!

– Сам иди, – вредно сказал Колька. – Мы тоже не знали. Пришел дед с лопатами, и мы стали копать. Тут он как заорет: «ВОН! Тикайте!» Я чуть не обоссался. А он лег на землю и руками туда под бомбу… сам весь белый… потом встал и говорит: «Ребята, вы уже большие. Бегите к магазину, звоните по ноль два. Скажите, что так и так: в парке нашли немецкую авиабомбу тип эс цэ пятьдесят. Запомнил? Я так и сказал. Меня сперва слушать не хотели. А Прокопич как знал. Если не поверят, скажи, мол, послал меня старшина отдельного саперного батальона Цыганков. Я сказал. Приехали солдаты и откопали эту бомбу, вот с полчаса как оцепление сняли.

Я стоял убитый всем этим. Я все проспал! Это же я ее нашел! И даже краем глаза не видел, какая она – бомба!

Я повернулся и пошел домой. Слезы просто вытекали из глаз. Я не хотел реветь… это выходило само собой.

Навстречу мне вышел папа. Он присел на корточки вытер платком нос и глаза.

– Это ты нашел бомбу?

Я кивнул.

– Вот что, сын, ты ж понимаешь, это дело не женское. Не будем маме говорить. Ладно? Женщины ведь не понимают, что бомбы уже нет. Что она пролежала больше двадцати лет и не взорвалась… Сейчас скажешь ей, знаешь, как она нервничать будет?

Я помотал головой.