Дина Рубина - Всегда, всегда? (сборник)

Дед с бабой собирались на рынок и о чем-то препирались в прихожей.

– Саша, покажи еще раз Джуди, – попросила Маргарита.

Я, не отводя глаз от страницы «Конармии», выдвинул нижнюю челюсть, рассеянно постучал по своему черепу обезьяньей рукой и сказал утробным рыком: «У! У! У!»

– А еще?

– Все. Концерт окончен. Отстань, Марго.

– Саня, – напомнила из прихожей баба, – не забудь. Вот пятерка, на тумбочке под зеркалом. Дашь девочке.

– А не многовато? – спросил дед.

– Девочка не обязана, – отрезала баба.

Дед попытался сострить что-то насчет моей профессии и взяток, но баба вытолкала его из квартиры, вышла следом сама и захлопнула дверь.

Несколько секунд я читал спокойно, потом Маргарита сказала:

– Саша, я – вооруженный бандит…

Я молчал.

– Саша, повернись ко мне, – укоризненно просила она, – ну, займись больным ребенком.

Наконец я сдался, отложил книгу и несколько раз на глазах Маргариты отрывал и проглатывал большой палец собственной правой руки, а потом дрыгал им, к тихому ее восторгу. Потом надел на руку тряпичного зайца с пластмассовой бездарной головой, и он стал беседовать с Маргаритой.

– Марго, – глупо улыбаясь, спросил заяц тонким голосом, – а почему ты валяешься в постели среди бела дня?

– В городе желтуха, – серьезно объяснила ему Маргарита.

И тут в дверь наконец позвонили.

Милая девочка оказалась худющей, весьма энергичной особой маленького роста. Она была даже меньше меня. Мне сразу не понравилось ее бледное веснушчатое лицо с большими кругами под глазами и командный голос. Наша взаимная антипатия началась с того, что я попытался снять с нее куртку, a она, дернув обоими плечами, сказала: «Бросьте!» – и торопливо разделась сама. Я, бормоча что-то подобострастное, опустился на четвереньки и стал разыскивать для нее домашние тапки, которых, конечно же, не мог найти. Тогда она, вторично скомандовав «Бросьте!», обошла мою идиотскую дворняжью позу и вошла в комнату босиком.

«Ну и черт с тобой», – подумал я, поднимаясь с четверенек. Маргарита увидела стеклянные колбочки и резиновые трубочки и на всякий случай заорала благим матом.

– Папаша! – крикнула милая девочка. – Возьмите ребенка на руки! И шевелитесь, ради бога, сколько я у вас тут сидеть буду!

«Между прочим, не за спасибо пришла», – мысленно огрызнулся я и схватил свою горячую, толстую, орущую Маргариту.

– Сядьте!

Я сел.

– Держите ее! Ноги держите! Она меня не подпускает!

Я зажал Маргаритины ножки между колен, руками обхватил все остальное, извивающееся, как пойманный черт, и зажмурил глаза, чтобы не видеть Маргаритиной крови.

Началась экзекуция. Маргарита беспрерывно сигналила в мое ухо густым протяжным гудком.

– Не капает ни черта! – крикнула милая девочка. – Давайте другую руку!

– Может быть, не надо? – жалобно попросил я. – Может, обойдется?

Маргарита перекрывала наши голоса своим басом.

– Делайте, что я говорю! – скомандовала милая девочка. – Ой, какой избалованный ребенок!

Наконец, когда Маргарита изоралась и измучилась, все было кончено. Я ненавидел милую девочку. Она молча сложила свои причиндалы в сумку и вышла в коридор. Я обежал ее и выступил вперед, преподнося пятерку, как преподносят в колхозах хлеб-соль дорогим гостям.

– Спасибо… Мы так благодарны вам, – угрюмо бормотал я, не зная, куда ей сунуть эту проклятую пятерку. Ведь есть же люди, которые умеют это делать как-то легко, красиво, достойно. Я не умею.

– Зачем это? – спросила она, в упор глядя на меня внимательным отчужденным взглядом.

«Тяжелая баба, – подумал я. – Тоже не умеет все это как-то легко, красиво…» И опять забормотал:

– Ну, как же… Ведь вы не обязаны… Воскресенье… Мы так благодарны.

– Я пришла, потому что Валентина Дмитриевна просила, – отрезала она. – А это уберите, – и потянулась к вешалке за курткой. Я разозлился. «Ну нет! – подумал я. – Еще обязанным тебе оставаться?» И опять принялся всучивать ей пятерку.

– Нет, вы возьмите, пожалуйста… Как же так… Нам неловко. Мы не позволим…

Почему-то, бормоча, я все время называл себя императорским «мы», хотя, конечно, понятно почему: я представлял собой себя и возмущенно-благодарных бабу с дедом.

Я бормотал ненавидящим голосом пошлые благодарственные глупости, совал куда-то, в направлении ее корпуса, купюру, а она хватала мои руки, отпихивала их и восклицала:

– Что вы делаете? Что вы делаете? Что вы делаете?

Все это было похоже на небольшую драчку.