Дина Рубина - Всегда, всегда? (сборник)

Мы оставили Володю в машине, а сами с Геной поднялись на третий этаж. Причем, пока поднимались по лестнице, Гена, не умолкая ни на секунду, рассказывал мне технологию откачки меда из ульев.

– Квартира четырнадцать? – Я посмотрел в бумажку с адресом. – Квартира четырнадцать. А почему тихо?

И тут бесшумно открылась дверь соседей слева и кто-то неясный поманил меня пальчиком в темноту коридора. Это была белая бесшумная старушка. Она вся тряслась от ужаса.

– Гражданин милиционер, – горячо зашептала она, когда я вошел к ней. – Это я вызывала. Вы толкните ихнюю дверь, она не заперта. Убил он Катю, мерзавец, убил. Уже минут пятнадцать, как тихо.

Я толкнул дверь, и мы с Геной вошли в прихожую. Везде – в кухне, в комнате, в прихожей, даже на балконе – горел свет. На пороге комнаты, загораживая проход в коридор, стояло кресло. В нем развалился мужик в майке, в трусах. Голова его была откинута на спинку кресла, свисающая рука сжимала пустую бутылку. Я толкнул мужика в плечо, тот приподнял голову и зажмурился от света.

– Где жена? – спросил я его.

Он присвистнул, закрыл глаза и опять уронил голову на спинку кресла.

– На базар ушла, – неожиданно весело и нагло проговорил он, не открывая глаз.

Он был еще молод, лет тридцати трех. Запах спиртного, казалось, въелся даже в стены комнаты.

– Не морочь голову! Какой базар в два часа ночи? – стал выяснять у него Гена.

Тогда я тряхнул пьяного и гаркнул:

– Отвечай, где жена? А ну, встань!

– Значит, улетела… – так же весело и даже удивленно проговорил он.

Тут меня осторожно тронули за руку, я обернулся и увидел бесшумную белую старушку.

– Гражданин милиционер, – зашептала она, – а вы посмотрите на балконе, в кладовке. Катя с Сереженькой всегда туда прячутся.

Я вышел на балкон и открыл дверь большого стенного шкафа. С просторной верхней полки на меня испуганно смотрела молодая женщина. Она сидела, согнувшись в три погибели, а на коленях у нее спал мальчик лет двух.

– Катя, – сказал я, – не бойтесь.

Она торопливо кивнула и передала мне мальчишку. Он спал крепко, тихо, редкие шелковые прядки волос слиплись на выпуклом лбу. Соседка взяла у меня мальчика и понесла к себе.

– Катя, – повторил я, – слезайте, не бойтесь.

Хотел помочь, но она отказалась:

– Ничего, я сама, я привыкла, – и довольно ловко спустилась вниз.

И я увидел, что она маленькая, беременная, с приличным уже животом. Голова растрепана, на щеке кровоподтек.

– Катя! Неужели нужно ждать, пока соседка вызовет милицию? Чего вы мучились? У вас же телефон.

– Нет, нет, – быстро заговорила она, судорожно пытаясь привести в порядок прическу. – Нет, товарищ милиционер, он не всегда такой… Он, вообще, хороший… Он знаете какой слесарь – золотые руки! На работе его ценят, и…

– Гена! – крикнул я в комнату. – Одевай этого красавца, заберем его!

Катя замерла с приоткрытым ртом, с поднятыми к голове руками.

– Как – заберем? Куда – заберем? – тихо, испуганно повторила она и вдруг все поняла. – Товарищ милиционе-ер! – взвыла она. Обхватила меня обеими руками, и казалось, сейчас рухнет на колени. – Не увозите его, ради бога, он хороший! Он только иногда такой!

– Катя! – крикнул я. – Как вам не стыдно! Вы сами знаете, что он подонок, вон посмотрите на себя в зеркало!

– Нет! Нет! – рыдала она, и хватала мои руки, и удерживала на балконе. – Я умоляю вас! Умоляю вас! Он хороший! Я люблю его!

– Ну, что будем делать? – спросил Гена, заглядывая на балкон. – Давай закругляться. – Ему уже было скучно. Он оглядел Катину фигуру, покачал головой: – Девушка! Вам же будет спокойней.

– Нет! Нет! – вскрикивала Катя, содрогаясь от истерического плача. – Не забирайте его! Я люблю его, он хороший!

Пьяный валялся в кресле в той же позе крайнего изнеможения, бессмысленно щурясь, созерцал потолок. Я подошел к нему и наклонился над его потной мордой.

– Вот, слушай, – тихо проговорил я в эту морду, – скажи спасибо жене, я тебя сейчас не заберу. Но учти, еще один такой дебош, и я тебя засажу года на три. Понял?

Он смотрел мимо меня, в потолок. Облизнул толстые губы и проговорил весело:

– Жоржик! Все понял!

Я тряхнул его еще разок и зачем-то грозно повторил:

– Вот учти!

Катя провожала нас в коридоре, всхлипывала, бормоча:

– Спасибо, товарищ милиционер. Он теперь будет спать, он – все, отбуянил…

– Катя, Катя, – буркнул я. Можно было сказать, что она враг себе, ему, своим детям, но я промолчал. Она стояла заплаканная, с кровоподтеком на лице, в тонком старом халате, что едва застегивался на животе, и – черт знает что! – выглядела счастливой.