Дмитрий Козлов - Я уже не боюсь

Очень непривычно. Но мне нравится.

Мы спускаемся в подвал. Он почти не отличается от коридоров наверху — такой же мрачный, с высокими темными сводами, маленьким окошком под потолком и с крысиной отравой, рассыпанной по углам. Думаю, здесь можно снимать неплохие фильмы ужасов. Представляю себе, каково было тем монахам, до революции, здесь, в этом мраке, без электричества. Хотя, судя по церквям, темнота им по душе.

Никита отпирает навесной замок и тянет на себя тяжелую казенно-серую дверь. Щелкает выключателем. Из темноты выныривает просторная комната с низким потолком, парой разномастных стульев и белой статуей Ленина в углу. Есть еще стол и толпа пыльных пустых бутылок от вина и пива.

— Конечно, не Дворец спорта, — говорит Никита. — Но зато стены толстые, никто не слышит. Играть можно часов до двенадцати, пока вахтер свет не вырубит.

— По-моему, офигенно, — говорит Царьков.

Китаец хмурится. Ему явно не по нраву переезд из гаража. И я догадываюсь почему.

Там он был незаменим.

— Ну, если никто не против, давайте тягать барахло, — говорит Никита.

Мы выбираемся из подвала, снова плутаем по мрачным коридорам, уставленным статуями античных богов, и выходим на улицу. Я пытаюсь запомнить проделанный путь и мирюсь с тем, что наверняка еще не раз потеряюсь в темном лабиринте. Снаружи солнце, зелень листвы, стайки студентов на скамейках, окутанные сигаретным дымом. Они похожи на какой-то диковинный народец с далеких-далеких, затерянных в океане островов.

— Откуда столько народу-то? — говорит Китаец. — Лето ж вроде.

— Летняя практика, — отвечает Никита и машет рукой девушке с разноцветными лентами, вплетенными в светлые волосы. Она стоит у разложенного этюдника и делает набросок грубой каменной статуи, укрытой среди деревьев. Здесь полно таких изваяний. Многие из них похожи на скифских каменных баб, выставленных перед Историческим музеем.

— Это дипломные работы скульпторов, — говорит Никита, проследив за моим взглядом.

Да, наверное, так и есть. Но мне почему-то кажется, что это реликты умершей цивилизации, вроде истуканов острова Пасхи. А эти странные, прекрасные люди вокруг — последние уцелевшие аборигены.

За воротами ждет все та же «Газель» Кучминого бати, и мы выгружаем из нее награбленное на заводе. Потом вереницей муравьев тащим все в наше новое логово. Мы с Китайцем пыхтим: даже вдвоем нести древний усилок напряжно. Из колонки усилителя на плитку дорожки с каждым шагом просыпается немного пыли. Новую гитару (новую для меня, конечно, а так очень даже старую) я повесил на плечо, и гриф, качаясь, бьет меня по ноге.

Когда мы наконец затаскиваем в подземную комнатушку последние барабаны — Китаец задевает тарелками дверной косяк, и громкий металлический шелест уносится в бесконечные коридоры — подвальчик начинает походить на студию звукозаписи, какими их показывают в кино. Никита запирает дверь, и мы принимаемся возиться, подключая инструменты к усилителям, а те — к двум имеющимся розеткам. Штекеры басухи Царькова и гитары Никиты не подходят к старым усилителям, как колеса от «феррари» — к сельской телеге. Приходится поорудовать паяльником, который вместе с другими инструментами прихватил Китаец. Пока они возятся, я врубаю свою «Музиму» в усилок и щелкаю тумблером.

Громоздкая штуковина бухает и начинает мерно гудеть. Звук чем-то похож на тот, что бывает, когда включаешь проигрыватель. Звук прошлого. Звук хороших времен.

Я провожу пальцами по струнам… и ничего не слышу. На миг меня охватывает страх: гитара умерла, высохла, разрушилась, как завод, с которого ее увезли, и уже не будет работать…

Потом я наугад кручу ручки на деке, и колонка вдруг выплевывает звон струн. Но не успеваю я обрадоваться, как все заполняет грохот барабанов, по которым хаотично лупит Китаец. Никита машет ему рукой, бешеная дробь замолкает. Я беру пару аккордов, и, даже несмотря на отсутствие третьей струны, звук просто крышесносящий.

До попыток что-нибудь сыграть не доходит — все возятся, воскрешая старье и скрещивая его с помощью паяльника и переходников с современными технологиями. Ближе к обеду выходим покурить в туалет этажом выше. Когда возвращаемся, из нашей конуры слышен стук: кто-то лупит по барабанам. Но Китаец с нами…

Никита толкает дверь, и грохот ударных на миг оглушает. Но все равно слышно: тот, кто за ними сидит, знает, что делает.

В отличие от Китайца.

За барабанами сидит девчонка. Видно, что она их переставила, и теперь они похожи на ударную установку, а не на груду мусора. Маленькая, с тонкими ручками, она самозабвенно колотит по желтым от старости пластиковым мембранам так сильно, что позавидовал бы даже Дейв Грол какой-нибудь…