Дмитрий Козлов - Я уже не боюсь

Почти.

Бросив взгляд на притихших друзей, она кладет ладони мне на плечи:

— Ничего страшного, у меня бывало уже такое. Давай пойдем, а? Проводишь меня.

По пути к ее дому я еще несколько раз пытаюсь разузнать, что это за «бывало уже такое», но Юля говорить на эту тему не хочет и парой поцелуев отбивает желание и у меня. Остаток пути мы говорим о всякой ерунде — как ее кошка Макси не любит рыбу, как от Аллы Игоревны, нашей бывшей классухи, ушел муж и как завтра в десять встретимся на остановке, чтоб ехать на дачу. Долго обнимаемся на лестничной клетке. За окном — холодный свет фонарей во дворе. На облупившейся зеленой краске стены — надписи: красным «COME INTO MY LIFE» и черным корявенько «РЭП — КАЛ».

По пути вниз — лифт в Юлином парадном не работает — я читаю и другие, покрывающие стены снизу доверху бесконечной вязью. За эти летние дни — странные, жуткие и прекрасные — я почти выучил их все наизусть, как книгу. Так же, как в своем подъезде.

Об отце вообще не думаю.

Представляю, как буду вечно провожать Юлю, и будут вечные поцелуи на лестничной клетке, потому что это лето будет вечным.

Эх, мечты… мечты…

Сегодня висим на участке Долгопрудного. У него дом попроще, чем у Юли, — просто фанерная хибара на одну комнату с верандой, вроде тех, что стоят на базах отдыха, — но зато сразу за калиткой вода. Ну почти сразу — перейти тропинку и пройти через кусты. А там — пляж и рыбацкий мостик, с которого можно прямо на глубину нырять.

Что мы и делаем. Я, Долгопрудный, его Алла и моя Юля.

Моя Юля…

Когда ныряешь, прикольно выдохнуть весь воздух. Сразу камнем летишь на дно, вокруг темнеет… А потом сильно-сильно гребешь вверх. Это называется «нырять торпедой».

Главное — не переборщить. А то не успеешь вынырнуть.

Юля выбирается на берег, а мы втроем продолжаем плескаться, брызгать друг в друга водой и смеяться. Долгопрудный забирается на старую автомобильную камеру, которую мы всегда надуваем, и прыгает с нее, громко крича. Юля улыбается. Она моет черешни в кульке под струей воды из колонки, что торчит рядом с калиткой Долгопрудного. Солнце блуждает в пакете среди сочных темных ягод и светлыми дрожащими пятнами пляшет на мокрой Юлиной коже.

— Слышали? Филин на той неделе чуть дуба не дал. Дрель старая током влупила, когда они с батей на чердаке работали, — говорит чуть позже Долгопрудный, развалившись на пластиковом стуле на веранде. Он был в лагере, загорел, на плечах кожа шелушится и облазит.

Нас тут здоровая толпа — человек пятнадцать. Почти вся дачная тусовка. Уже стемнело, стало прохладнее, на траве блестит роса; рассвирепели комары, и мы разоделись во всякие древние рубашки и олимпийки из забитого хламом домика, напоминая пирующую стаю бомжей.

Филин — тоже чувак с дач. Где он в Киеве живет, я не знаю. А прозвали его так потому, что фамилия Шилин, но шепелявит страшно.

— И че? В больницу возили? — спрашивает Долгопрудного Алла, сидя у него на коленях и потягивая пиво из пластиковой бутылки.

Она пытается говорить безразлично, но получается плохо: в том году она пару месяцев встречалась с Филином. Они расстались, когда Алле донесли о том, как Филин зажимался с Зубастой Ниной, прозванной так из-за неправильного прикуса. Мне Юля все рассказала, она тогда тут тоже тусила.

— Да нет. В Марянку, в ФАП свозили, и все… — продолжает Долгопрудный и тушит окурок в большой старой пепельнице из помутневшего хрусталя. — Сан Саныч отвез. Он как раз за дрелью заходил. И меня позвал.

Сан Санычем зовут поджарого, сухопарого, будто связанного из тугих канатов мужика, которого стариком никто бы не назвал, несмотря на недавно разменянный восьмой десяток. Он живет в паре участков от Долгопрудного, ближе к магазину. Купание в проруби, беговые лыжи и постоянные тренировки делают свое дело, и Сан Саныч хоть умом и не отличается, но здоровьем наверняка может уделать всех сидящих сейчас на веранде.

— Он вроде пару минут даже… ну не дышал типа…

Из окна на втором этаже, где две комнатки с панцирными кроватями, доносится смех. Там Шкварка минут двадцать назад уединился со своей синевласой пассией. С участка через дорогу доносится запах горелой травы.

— Ну, короче, мы его на Сан Саныча дачу потащили… У него ж «жигулятор» есть… А Филин все не дышит и не дышит. Синий весь…

Юля прижимает руку ко рту. Пепел с зажатой в пальцах сигареты падает на стол. Остальные молча кивают: без машины здесь нечего ловить, если вдруг беда. Ни одна «скорая» никогда в такую жопу не поедет.