Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

— Милый, да что ты в этом понимаешь? Ты еще и ждать-то не начинал… Я б тебе могла дать два-три урока.

— А вы чего ждете? — спросил он.

Она уже открыла рот — у нее тоже было что сказать, — но передумала. — Уж больно я разболталась, — сказала она.

Хатч сказал: — Отца своего я ждать устал. Уже больше восьми лет его жду.

— А чего ты от него хочешь?

— Чтобы он нашел, где нам с ним жить.

— Разве у тебя дома нет? Я думала, ты у его мамы живешь.

— Она взяла меня к себе, — сказал он, — и мне было хорошо у нее. Я ей благодарен за это. Но мне хотелось, чтобы Роб…

— Не ты один хотел бы заполучить Роба…

— …У меня матери не было, вот я и льнул к нему; а он манил меня, говорил, что хочет, чтобы я был при нем. И так было пять лет — три года в Ричмонде, пока он не потерял там работу, после чего мы задумали переехать сюда (только дедушка не захотел нас, Роба, во всяком случае, не захотел), а потом два года в Фонтейне у бабушки. Затем он уехал в Роли.

— И не взял тебя с собой?

— Обещал взять. До последнего молчал про то, что собирается уезжать. Как-то в конце августа я играл в песок за грейнджеровским домиком, вдруг приходит Роб и говорит: «Вот что, родной мой, я собираюсь на время в Роли. У нас с тобой есть возможность устроиться там получше. А перед новым годом приеду и заберу туда тебя и Грейнджера». Я даже не расплакался, хотя вообще-то надо было мне тогда поплакать и забыть его. Устроиться-то получше он устроился, да без меня: своего слова он так и не сдержал.

— Кем он там работал?

— Преподавателем в средней школе.

— А что он такое знает, чтобы других учить? Здесь он учился такому, что детям не преподашь.

Хатч расслышал и понял сказанное ею, но ему не хотелось углубляться в подробности ее жизни, в воспоминания, на которые она явно настраивалась. Он продолжал свой рассказ, почти столь же мучительный. — В Роли живет эта его женщина. Из-за нее он и остался там.

Делла спросила: — Кто она?

— Мин Таррингтон, учительница. Рейчел еще в помине не было, а они уже были знакомы. В общем, с самого детства.

— Ты говоришь, они не женаты?

— Он говорит, что нет. Просто встречаются…

Делла кивнула. — Ладно. И ты недоволен этим?

— Да.

— Ладно. И что же ты хочешь — чтоб он умер? Или о горя заболел?

Все это время Хатч рассматривал ее комнату. В ней не было почти ничего, по чему можно было бы судить о характере ее обитательницы — под кроватью пара дырявых белых туфель на высоких каблуках, на полочке у изголовья кровати старая книга, по-видимому, недавно переплетенная неумелыми руками в синюю материю; черный будильник, растекавшийся на всю комнату, стоило им замолчать. А так — гостиничный номер или больничная палата, где человек может корчиться от боли, может и умереть, и быть вывезенным на каталке, не оставив на малейшего следа. Он сказал: — Вы-то пожили свое, вот сидите теперь и улыбаетесь.

Еще не осознав полностью смысла его слов, Делла ответила: — Я улыбаюсь, глядя на тебя.

Хатч сказал: — Значит, я такой смешной…

Тут только она поняла, что он слишком поспешно взялся судить о ее жизни и сделал неправильный вывод. Очевидное сходство Хатча как с отцом, так и с матерью, растравило ей душу. Проснулись бурные чувства, которые она когда-то питала к обоим: ей захотелось больно ударить, рассказать ему всю правду о своей жизни, о том, как мало помощи видела она на своем веку — от чужих, от близких, даже от тех, кто обещал отплатить ей заботой за то, что пользовался ее добротой, ее горячим, гибким телом. Сказать, с каким скудным багажом вернулась она в Гошен и как непышно он ее встретил (провалившаяся могила матери, беспомощная, невежественная сестра, дом, отказанный ей белым человеком, который она не могла за собой сохранить), и все это с улыбкой, затаив дыхание… Но стоило мальчику, сидевшему на ее кровати, посмотреть на нее глазами Рейчел, в памяти Деллы всплыли слова ее матери, когда Рейчел в своем безумии обидела ее: «Ты, главное, помни, что она вовсе не хочет тебя обижать; она даже не знает, что ты тут. Тебе это пока непонятно, но ведь она из сил выбивается, чтобы только выжить в том же мире, в каком ты живешь: и новые платья у нее есть, и дом большой, и сарай, полный угля, да жжет-то ее тот же огонь, который когда-нибудь и тебя опалит. Ее рано прихватило, но и твой день не за горами». И Делла встала, обошла кровать и остановилась рядом с Хатчем, не дотрагиваясь до него, однако. — Не так уж была трудна моя жизнь, мне она, во всяком случае, тяжелой не показалась, — сказала она. А на деле была тяжела, как жернов.