Иван Бойко - Смотрю, слушаю...

— Это он писал вам, — говорит Вовка. И со злой радостью глянул на маму: — Это он натопил нам.

У тети Вали глаза раскрылись шире и стали серыми. И точно бы заледенели. И Вовка с тоской находит много общего у нее и у бабушки. Обе серенькие, обе печальные. И почему-то думает, что это от маминого голоса. И от того, что она больная. И метель на улице — тоже от маминого голоса и от блеска ее глаз.

Папа возвращается хмурый. За столом он роняет вилку, опрокидывает стакан. Пухленькие пальцы его щелкают, как костяшки маминых счет, потом вдруг сжимаются в кулаки и обрушиваются на стол страшным ударом.

— Хватит! — кричит папа. — Я здесь хозяин!

На пол падают тарелки. И они гремят, вращаясь по паркету и разлетаясь осколками.

Все замирают. Наступившую тишину разрезает тонкое и нудное завывание ветра, продолжающееся, как мамин плач.

— Она будет жить у меня, — продолжает папа. Уже спокойнее.

— А тебе, Валя, надо еще опериться. Ты прости меня…

Папа наливает вино, хлюпает на скатерть.

Мама приподнимается на кровати, хочет что-то сказать, но вдруг резко откидывается на подушку и стонет. Она прижимает руки к груди, там, где, наверное, болит. Голос ее и ветер за окном подпевают друг другу.

— Сейчас пойду за билетами, — тихо говорит тетя Валя.

Ей никто не отвечает.

«Ну и езжай! — думает Вовка. — Только сама, без бабушки». Он смотрит то на бабушку, то на нетронутый обед и не знает, что делать. И в душе его начинает выть и стонать, как мамин голос и ветер, которые залепляют окна и голову бабушки сединами.

Слезы сами льются…

Не спится Вовке.

Напротив окна мигает уличный фонарь. Ветер треплет ставни. В стену что-то бухает глухо, а с крыши крадутся неясные, шорохи. Желтый отпечаток окна пополз по стене, скользнул на потолок, переливаясь красивыми узорами.

Из спальни доносятся голоса. Мама говорит отрывисто, будто отбрасывает костяшки счет:

— Тебе надо было ляпнуть! Пусть бы брала…

— Перестань!

— И пусть! — говорит мама, точно швыряя словами. — Повисла на нашу шею. Не поживешь как надо…

— Совести у тебя нет. Услышит, — сдержанно и тихо говорит папа.

— А, чихать на нее. Не хочу и не заставят.

— Тише! — стонет, как ветер, папа.

Кто-то с Вовкиных плеч потащил одеяло. Вовка испугался, но в подбородок ткнулась теплая мордочка Власа. По комнате поплыло ласковое урчание.

— Не пугай! Слышала уже!

— Эх ты! — как ветер, вздыхает папа.

Заскрипела кровать. Чиркнула спичка, спальня на мгновение осветилась.

— Связывает нас Вовка, а то давно бы разъехались наши саночки.

Вовка представляет, как папа с мамой разъезжаются в разные стороны на саночках. Смеется. И прижимает Власа. Потом подхватывается: но почему он их связывает?

— Пойми, — говорит мама, — я тебя люблю…

Дверные стекла покраснели — это папа потянул папиросу. Он раньше не курил в комнате, а теперь курит. Это от маминой любви. Долго не слышно папиного голоса. От маминой любви. Наконец он тяжко — от маминой любви — вздыхает:

— Хватит только о себе думать. Докатились… Приехала сестра к брату, а ночует в гостинице. А мать? Угробили старуху… Нам понадобилась машина…

— Ты сам согласился! — оборвала его мама.

Вовка выше натянул одеяло. Уложил поудобнее Власа. Кот вытянулся и заурчал веселее.

В трубе завывал ветер, стучал в окна и зло рвал ставни. Бабушка изредка обдавалась седым светом от проносившихся мимо окон машин, и от этого света бабушка делалась похожей на слепленную из снега.

— Послушала бы людей! — стонал, как ветер, папа. — Я провалиться готов сквозь землю. Не знаю! Не знаю! Неужели у тебя отсохнут руки, если ты постираешь ей? Она ведь беспомощная…

— Нужна она мне! — тарахтит, как костяшками, мама. — У меня своя где-то!

Открылись с глухим ударом ставни, и в комнату ворвался порезанный квадрат серебристого света. Влас прыгнул в отпечаток окна на полу, выгнулся волной. Вовка весь сжался. Откуда-то просочился плачущий голос. В шум метели вплелись странные клокотания и всплески.

— Ба… Бабушка… — вырвалось со слезами у Вовки. Он откидывает одеяло, бросается к ней. — Ты плачешь?

Бабушка гладит его голову наледеневшими пальцами, не отвечает.

Перед глазами встают бабушка, трясущаяся, в слезах, и худенькая, с большими, как у Вовки, глазами тетя Валя.

Она хотела переночевать с бабушкой и Вовкой. Но мама сказала: «У нас нечего стелить» — и тетя ушла. Вовку окутывал холод: «Где она теперь?»

В спальне что-то с грохотом падает. Как разбитые счеты, от чьего-то удара рассыпается по полу мамино зеркало.