Михаил Найман - Плохо быть мной

— Можно я с тобой? — Я невольно протянул в его сторону обе руки. Боялся, что мои товарищи разбредутся по бару и я останусь один. Чувствовал себя, как первоклассник на холостяцкой вечеринке.

— Со мной? — удивился испанец. — Зачем?

Я понял, что я уже один.

— Только посмотри на эту, — не уставал повторять Морисси, усугубляя мое удрученное состояние.

Я не мог сообразить, почему его причитания напомнили мне включенную зимой печку в советском автомобиле, когда она, рокоча, только начинает обогревать еще холодный салон.

— Смотри только, как она ею вертит! Да ты не на меня смотри, а на нее! — прикрикнул он, когда я наклонился спросить, можно ли мне посидеть с ним.

Прошло какое-то количество времени, не заполненного ничем, кроме скупых матерных междометий, подстегивавших призывы посмотреть, как она ею трясет.

Я встал и двинул вдоль столиков, сам не очень понимая, куда направляюсь.

— Ты куда, сейчас принесут виски! Начинается самое интересное.

Я толкнул первую попавшуюся впереди дверь. На ней не было надписи «мужской», да и зачем? Вряд ли посетителями в этом месте могли быть женщины. Сюда музыка доносилась уже не так отчетливо, но все равно сообщала о том, что творится в баре. Безжалостный все-таки метод лечения применял к Алексу Кубрик в «Заводном апельсине», насильно заставляя смотреть сцены жестокости.

Я решил остаться в туалете, пока… Сам не знал, пока что. Я просто здесь осел. Стены были сплошь утыканы красными лампочками. Красный свет делал изображение двойным, вроде того, как фигуры в витринах Квартала Красных Фонарей в Амстердаме получали двоякий смысл — то ли проститутка, то ли манекен. Над одним из бачков были выведены рожица и хвостик, а под ними вопрос, адресованный девушке по имени Даймонд: почему она не хочет иметь ребенка от Маркуса. Затем предостережение, что Господь не очень жалует распутных женщин в Своем Царстве, так что попасть туда Даймонд будет сложно. Кто-то на стене сообщал, что в Майами есть шлюхи по двадцать пять центов. Кто-то спрашивал, почему в Йонкерс нету каруселей.

Я посмотрелся в зеркало.

— Почему в Йонкерс нету каруселей? — сказал я вслух своему отражению.

В этот момент послышался треск колонки, и музыка заиграла на полную громкость. Орвелловская двухминутка ненависти. Под аккомпанемент прыгающих, как баскетбольный мячик, басов хриплый негритянский голос безжалостно сообщил мне, что если бы ж… была наркотиком, то автор песни давно бы уже был безнадежным торчком.

«Если бы попа была наркотиком, то я бы был безнадежным торчком! — неистовствовала над моей головой песня, — мазафакинг торчко-о-ом». Далее разбушевавшийся южный рэп дал девушке, к которой были обращены стихи, громогласный совет трясти этой задницей, как солонкой с солью. («Вух!» — выдохнул я горячий воздух из раскаленных мехов, которыми сейчас были мои легкие.) «Тряси этой факинг попкой, как факинг солонкой с солью! Я мазафакинг торчок, жалеющий лишь об одном — этой попы могло быть еще мазафакинг больше!»

Тут я поймал себя на том, что музыка мне в общем нравится. Я люблю любую без исключений черную музыку, даже такого легкого жанра, как этот откровенно коммерческий грязный южный хип-хоп с напрочь отсутствующим содержанием. Басовая линия мне тоже понравилась. Она была не менее сумасшедшая, чем скачущие басы ямайской рэгги. Бит отставал, как будто обманывая время и пространство, создавая иллюзию сюрреалистической, абсолютно новой реальности. Кислотные звуки, сродни тем, что игрались на английских рейвах, здесь сведенные до минимума — как это могли изобрести только негры из Атланты, — цепляли за кожу и не отпускали, как рыболовный крючок.

«Тряси этой попой, как факинг солонкой с солью», — принялся подпевать я и самозабвенно трясти своей в такт все тому же баскетбольному мячу, отскакивающему от стен туалета. В смысл слов, которые сейчас грохотали, я не вникал. Ключевым было «трясти» — одна из моих основополагающих жизненных философий, религий, или чего я там на английских сессиях впитал. Вышло это со мной вполне нормально (я хочу сказать, вполне органично) — с ритмом у меня все было в порядке.

«Тряси, тряси…» — подвывал я, поглядывая с благодарностью вверх в углы потолка, откуда доносился немыслимо заводной и талантливый, наскоро сварганенный черный ритм, и отплясывал в счастливом одиночестве шаманский танец.

Вдруг сквозь скрежет меняемой пластинки из колонок донесся свист рассекающего воздух самурайского меча, и меня пронзили знакомые до перехвата дыханья звуки первого альбома Wu: «Wu-Tang Clan наступает, защищай свою шею, малыш — взрывай, заводи!».