Михаил Найман - Плохо быть мной

— Не курим, — сказал маленький по-английски. — Когда был моложе, я пускался во всевозможные приключения. Потом в моей жизни произошли перемены, и теперь не хочется делать ничего такого. Даже курить.

Мне показалось, что он врет. Вид у него был такой, что самое отчаянное приключение, на которое он способен, — это набрать чей-то телефонный номер и гавкнуть или мяукнуть в трубку. Зато улыбка добродушная, и вообще он производил впечатление добряка, немного безвольного, если не размазни. Зато второй, длинный, вел себя, как будто ему, наоборот, есть что скрывать. Он избегал на меня смотреть, а когда изредка приходилось встречаться с ним глазами, я сам отворачивался — настолько не хотелось знать, что кроется за его взглядом. Он поглядывал на любого, как на потенциального врага, хотя эта роль, очевидно, была для него новой и он к ней еще не привык. Как будто учился говорить «правильные» вещи, но это давалась ему с трудом.

Пухлый спросил, что я собираюсь здесь делать и чем вообще заниматься в жизни. Я ответил, что моя жизнь достигла той точки, чтобы в Африке сидеть по ночам у костра, смотреть на огонь и не думать ни о чем, кроме как о языках пламени. При этих словах длинный закашлялся так, будто я сказал что-то неприличное. Я спросил, кто они такие. В смысле, чем занимаются. Пухлый опять сказал, что много в своей жизни грешил, но потом случились серьезные перемены и теперь грешить ему совершенно не хочется. Он говорил это с обиженным видом, как ребенок, которого после ужина оставили без сладкого.

Я боялся, что и длинный скажет что-то в этом роде. Но, слава богу, длинный ничего такого не сказал, а только представился, что он целитель, и если у меня будут проблемы, пусть я к нему зайду.

— Комната двести тридцать восемь, — сказал он. — В любое время. Всегда готов помочь.

После этого они ушли, а я решил все-таки вернуться к себе, потому что ничего лучшего не маячило. Я поднялся до второго этажа и чуть не уткнулся носом в загорелые колени сидящей на ступеньках девушки. Я продолжал идти наверх, держась за перила, как младшеклассник. И загипнотизированно смотрел в ее глаза. А она на меня — как кошка, от которой можно ждать чего угодно.

— Ну и глаза у тебя! — наконец заорал я, как полоумный. — Они дают тебе право ничего не делать до конца твоих дней! — В тот момент я был доволен собой.

— А я и не собираюсь ничего не делать! — ответила она чуть раздраженно. — Собираюсь получить диплом. Ну, путешествовать. Увидеть Марокко.

Стало быть, каждая минута, которую она проводила, сидя на этой лестнице, приближала ее к получению диплома или престижной работы. И она прекрасно знала, что у нее потрясающие глаза. И что они полезный атрибут, который поможет ей достичь этой цели.

— Что ты тут делаешь? На лестнице?

— Жду знакомого парня. Он поедет за врачом. Что-то случилось с моей соседкой по комнате. Непонятно что, только Эстер жутко плохо.

— Может, пойти к ней?

— Не надо, — отмахнулась она. Без приязни ко мне. Было очень тихо, мы это «тихо» напряженно слушали.

— Знаешь, Вермонт, — начал я, — он мне как-то…

— Тихо! — шикнула она.

Я не понял, почему, но понял, что и вправду лучше помолчать.

— Как-то мне здесь не по себе, — все-таки сказал я почти шепотом. — Здесь в общежитии и здесь в школе. Неуютно. До того, что и в комнату не хочется возвращаться. Может, ты меня все же отведешь к своей соседке, и я с ней посижу? Хоть какой-то толк…

Послышались шаги поднимающегося человека. Могучий кадет с коротким ежиком. Точно такие же, как у моей собеседницы, шлепанцы. Тренировочные трусы и майка «Норвич» один в один с ее. Они мгновенно бросились болтать друг с другом в бешеном темпе. Я понимал одно слово из десяти. Стоял и слушал, как парочка треплется. Потом нагнулся к флиртующий с кадетом девушке:

— Какой номер комнаты Эстер?

— Двести четырнадцатый, — буркнула, только бы отстал.

Я остановился перед двести четырнадцатой. Я прекрасно ее помнил. Здесь жил Арон — кадет, который зачем-то учил русский. Мы оба были безответно влюблены, каждый в свою девушку, и провели в этой комнате немало ночей, покуривая, попивая пиво и делясь неразделенными чувствами. Я вошел без стука и сел на стул.

Она лежала с закрытыми глазами под очень легким одеялом, но и оно было ей в тягость, она то и дело норовила его с себя сбросить. Было непонятно, спит она или нет, но ясно, что ей действительно плохо.

Она была красива в подлинном понимании этого слова, глубоко, не знаю как лучше сказать. Белая девушка с примесью темных кровей. Выражение ее лица даже сейчас было надменным и независимым. Четкая линия сильных скул, и ярко очерченная форма пышных губ, и экзотический разрез чуть раскосых глаз наводили на представление о красоте где-то в Древнем Египте, проглянувшей с расстояния шести тысячелетий.