Кейт Мэннинг - Мoя нечестивая жизнь

– Свободная любовь! – воскликнула я, поворачиваясь. – Вот уж где никакой свободы нет, так это в любви!

Чарли принялся извиняться и врать, будто всю неделю ночевал в книжной лавке. Уж больно неправдоподобно. И мне совсем не понравились его россказни про права да свободы.

– С каких это пор человеку сдалось свободомыслие? Любой дурак может свободно думать о чем угодно.

– Ага, а сколько дураков стоит в очереди, чтобы преклонить колени, верит всякой ерунде, хотя доказательств правоты у церкви не больше, чем у самого распоследнего грешника?

– Да за такие речи ты отправишься прямиком в ад.

– Не быстрее тебя, дражайшая миссис Джонс. Мнение должно основываться на научных фактах и логике, а не на болтовне какого-нибудь типа с нафабренными усами или потому что так церковникам угодно. Понимаешь, в чем суть? Это и есть свободомыслие. Философия.

По мне, суть всей этой философии заключалась в том, что свободомыслящий впрягается в одну упряжку со всякими негодяями, девчонками из канкана и торговцами горячей кукурузой. Я вышла замуж за неверующего хама.

Заметив, как омрачилось мое лицо, Чарли принялся клясться в своей верности:

– Оставь сомнения, миссис Фома Неверующая. Зачем мне профессионалки? На них на всех проклятие Венеры, и каждая уж точно рада будет тебя ограбить.

– И откуда ты об этом знаешь? – ядовито спросила я.

– Ну, святым я никогда не был. До тебя я жил за счет своего обаяния и доброты прохожих. Среди прохожих попадались и леди, не буду отрицать.

Я испепелила Чарли взглядом, но он лишь ел меня глазами, разве что не облизывался.

– Но все это в прошлом. Я женатый человек.

– Ха. То-то ты исчез на шесть ночей.

– Ты моя жена. Верь мне или брось меня.

Глаза его пылали, будто два фонаря в безветренную ночь. Я попыталась отвернуться, но он придержал меня за подбородок, словно я была зверем, которого он желал укротить. Так мы и сидели на топчане, глядя друг на дружку. И постепенно успокоились, напряжение спало, и тогда мы разом посмотрели на предмет, лежащий на постели между нами.

– Ты должна мне довериться, – прошептал Чарли и так нежно провел пальцами по моей шее, что заклинание «не доверяй человеку, который сказал: доверься мне» вылетело из головы, и я позволила развязать шнурок на моей ночной рубашке. Он принялся целовать меня, одной рукой прижимая к себе, а другой разбираясь с упаковкой «французского письма».

– Эта штука работает? – спросила я.

– Еще как.

– Клянешься?

– Клянусь.

У нас по-прежнему не было ни полога, ни занавесей вокруг ложа, зато теперь имелся щит, который мы употребили по всем правилам.

Миссис Броудер улыбнулась, когда застукала меня у раковины напевающей.

– Значит, все-таки жена?

– А кем еще я могу быть?

– Матерью. И скоро.

Я не стала рассказывать ей про письмо из Франции.

Письмо из Иллинойса, конечно же, заслуживало отдельного разговора. Оно прибыло в один прекрасный день ближе к вечеру, когда я оттирала каминные решетки в доме доктора и руки у меня были черные от сажи. Звякнул звонок у парадной двери.

– Черт бы тебя взял. – Я кое-как оттерла ладони и поплелась открывать.

Это был почтальон, доставивший конверт, адресованный Экси Малдун.

Дорогая Экси,

Мама и папа дали Зимний бал в Чикаго! Знаю, тебе очень хочется, как и всякой девушке на твоем месте, узнать побольше об этом событии. Мое бальное платье было розовое, из шелка глясе, туфли в тон.

Мои кузены Ван Дер Вейлы тоже участвовали. Средняя, Клара, моя возлюбленная сестра, очень хорошенькая, она была такая нарядная. Ее старший брат Элиот осенью начнет учиться в Кембриджском университете, у него золотые карманные часы V&W Chicago Rail Co (эту компанию основал его дедушка). Мне разрешили с ним потанцевать.

На день рождения мама и папа подарили мне серебряный медальон с моим именем, написанным изысканной филигранью. Мне так нравится мое имя. Мама говорит, это имя для леди, отличающейся исключительным изяществом и красотой. Я каждый день молюсь, чтобы благодать Господа пребыла с тобой. Переписываю для тебя Его замечательные слова:

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное [55].

Искренне твоя, Лиллиан Эмброз

Ее слова, легкие и воздушные, пронзили мое сердце не хуже шляпных булавок. Зимний бал и серебряный медальон. И какая-то Клара – возлюбленная сестра! У меня перехватило горло от оскорбления и ревности. Блаженны нищие духом… Ха. Она полагает, что я до сих пор беспризорница. Письмо взбесило меня, я дымилась не хуже масляной лампы.