Кейт Мэннинг - Мoя нечестивая жизнь

– Ты ведь будешь хорошей девочкой, – сказала мама неожиданно. Голос ее доносился словно откуда-то издалека.

– Обязательно буду.

– Я знаю, что будешь.

Черная плесень страха взвихрилась где-то внутри. Дыхание мамы снова стало цепляться за ребра, как будто за вдохи-выдохи нужно было платить налог. Я смотрела на мамино лицо.

– Разыщи Джо и Датч.

– Обещаю.

Миссис Броудер принесла нам суп, но мама есть не стала. Так и осталась лежать. Спустя еще какое-то время миссис Броудер пришла снова – со стопкой простыней и охапкой одеял. Сказала, что мне разрешили остаться при маме на ночь. Она устроила мне постель на полу в узком проходе между кроватью и стеной.

Наутро меня разбудило мамино дыхание, надтреснутое, скрипучее, скрежещущее. Воздух булькал у нее в горле.

– Мама, не надо.

Но она не послушалась. Промежутки между гремучими вдохами делались все продолжительнее. Это громыхание прозвучало для меня сигналом тревоги. Я никогда не слыхала ничего подобного. Единственная ее рука вцепилась в простыни и принялась мять их и терзать. Она втягивала воздух в легкие с таким усилием, будто волокла непосильную тяжесть.

Я склонилась над ней:

– Мама, пожалуйста…

Она меня не слышала. Один только раз прошелестела:

– Экси, найди их.

Вдохнула еще раз, и вдруг стало тихо.

– Мама?

Серого цвета кожа туго обтягивала череп. Изо рта тянулась ниточка слюны. Я положила голову ей на плечо и замерла. Лишь губы продолжали звать ее.

– Прошу, проснись, – шептала я. – Пожалуйста.

Она не шевелилась. Утреннее солнце швыряло в комнату кинжалы света. Веки мамы сверкали голубым, как раковина мидии.

Наконец появилась миссис Броудер.

– Вот где ты, Экси, – пропела она и смолкла. Прикрыла рукой рот. – О, бедняжка. – Она подошла к кровати, положила руку на мамин лоб, потом обняла меня: – О Иисус, вот бедняжки. Горемыки неприкаянные.

Я вырвалась и снова припала к маме:

– Мама, проснись. Проснись!

Меня словно отшвырнуло в сторону, такой ледяной оказалась ее кожа. Рука, некогда такая подвижная и гибкая, упала поленом, стоило мне отпустить ее.

Миссис Броудер бормотала какие-то утешения.

– Родильная горячка. Она сейчас в объятиях Господа.

– Мама.

– Пойдем, сиротинушка моя горемычная.

В каком-то ступоре я шла за миссис Броудер по коридорам, спускалась по лестнице, повстречала миссис Эванс. Я закрыла лицо руками, только бы избежать ее взгляда.

– Ш-ш-ш, успокоилась, милая моя, – сказала миссис Эванс, – все с тобой будет хорошо. Твоя мама просила, чтобы мы оставили тебя здесь. Так мы и сделаем.

Взгляд у нее был такой добрый. Я словно увидела себя ее глазами: лицо все в веснушках, тонкие запястья, торчащие из рукавов приютского платья. Сиротка.

Тем временем мой Враг Комсток [33], еще не знакомый мне, вел совершенно другую жизнь. Хлопотун и живчик, на молоке и пирогах он раздобрел, обрел известность в лесистых долинах и на каменистых полях Нью-Ханаана, штат Коннектикут.

Его усы, позже уложенные в подусники, его бакенбарды еще не выросли в те дни, когда он предавался своему хобби – записывать в дневник, как он ловит крошечных крольчат и непоседливых белок, чтобы прибить их камнем. В те дни у него еще были волосы, не то что потом, когда голова облысела и формой стала напоминать раздутый мочевой пузырь свиньи. И хотя фото юного Комстока доказывают, что у малыша Тони был точно такой же безвольный рот и подлые глаза, но когда-то и он носил короткие штанишки.

Некие умники и вольнодумцы, полные добросердечия, много раз пытались убедить меня, что душа не состоит из одного только зла. Я согласна. Мой Враг был послушным сыном, любящим мужем и образцовым отцом. Для меня же он навсегда останется бессердечным ЧУДОВИЩЕМ. Слишком много зла сотворил он и мне, и другим людям.

Он был всего на три года старше меня, и хотя мы росли в одно время, нас разделяли целые миры. Пока я обшаривала мусорные баки в поисках хрящика, мой Враг гарцевал по 160 акрам отцовского пастбища, развлекался и транжирил деньги. Если у твоей семьи несколько лесопилок, можно себе позволить. Деньги растут, как орехи на кусте. Он объедался мороженым в салонах у святош, а как-то раз отправился на экскурсию в Ротон-Пойнт, где (как он сообщил своему дорогому дневнику) подверг наказанию моряков, которые заглядывали под юбки дамам. Даже тогда он был лицемером с безвольным подбородком и ни на что не годными руками. Каждое воскресенье Враг выбирался на проповеди конгрегационалистов, где внимал речам про адский огонь и проклятие, а вечером в постели корчился от страха, представляя смрадное дыхание Сатаны. По воскресеньям он перебирал свою коллекцию марок и пытался – безуспешно – избавиться от нечестивых мыслей. Он молился и оттачивал свою праведность, придумывал, как сподручнее сокрушать таких, как я, слушал библейские истории, сидя на коленях у своей обожаемой матушки. Бедная мамаша Комсток! Она родила десятерых, при родах последнего и скончалась. Она наверняка перевернулась бы в гробу, если бы увидела, во что обратился ее малыш Тони, как он ходит, переваливаясь и пыхтя, словно паровоз, как хвастается, что пятнадцать человек довел до самоубийства (в том числе меня, это его величайшее достижение), – все с таким видом, будто достиг чрезвычайных успехов, например в городском благоустройстве.