Кейт Мэннинг - Мoя нечестивая жизнь

– Они боятся? Это моя голова на плахе!

Хорошая новость, по мнению Моррилла, заключалась в том, что Килберт на самом деле человек куда более благожелательный, чем могло показаться. Посмотрим.

Но сегодня мы уже ничего не успевали. Судья отправился домой, а пристав передал меня надзирательнице в грязном платье. Мне снова предстояло провести ночь в тюрьме.

Чарли взял меня за руку. Тюремщица позволила нам обняться. Я не смотрела в его глаза. Не хотела видеть бессильную ярость и отчаяние. Надзирательница вывела меня, усадила на тележку, и я запела «Фляжку виски»:

Распевая, я тряслась по булыжному двору, и колеса моей повозки грохотали точно так же, как грохотали они отчаянным фениям [102], что когда-то прибыли к этим берегам, надеясь назвать клочок земли своей собственностью.

Встреча с миссис Мэтлби, главной надзирательницей, не вызвала у меня большой радости, хотя та и приветствовала меня широченной улыбкой, больше напоминающей оскал акулы. Меня отвели в камеру. Едва я улеглась на свою жесткую койку, как в матрасе что-то протестующе зашуршало. Пришлось устроиться на полу, подложив под голову сумочку; в ту ночь из-за холода я и на минуту не сомкнула глаз. Все было за то, что я сгнию в Томбс, пока адвокаты до бесконечности бормочут свои res ipsa loquitur и habeas corpus [103]. Для меня это было все равно что по-китайски. Но я слишком хорошо понимала, что на этот раз они собирались разорить меня и довести до банкротства, каковыми подвигами и славился Комсток. Он бы взял и мою жизнь, если бы мог. Но Чарли и Моррилл отыскали-таки пару человек, которые поручились за меня своей собственностью. Им было совершенно без надобности связывать свои имена с моей нечестивой особой, потому в бумагах их обозначили как анонимов. Эти безымянные были для меня все равно святые, и, согласно предсказаниям Моррилла, Килберт отпустил меня под залог. Наконец-то мне попался судья, который был на моей стороне. Меня освободили.

– Мадам! – накинулись на меня репортеры, когда я покинула здание суда. – Пару слов о сегодняшнем разбирательстве!

– Эти мелкие законники, – ответила я, – рой навозных мух.

Оказавшись дома, я первым делом поспешила к сестре. Очень бледная, она сидела в кресле, сквозь тонкую белую кожу на висках просвечивали ниточки вен.

– Датчи! – Я опустилась перед ней на колени. – Как же я рада, что ты здесь. Я так волновалась, когда ты убежала.

– А куда мне бежать? Я здесь в ловушке.

– Прости, Датчи. Я знать не знала, что на меня готовится налет. Они не имеют права устраивать такие погромы.

– Как ты могла выставить меня на такой позор? – прошептала она.

– Это я выставлена на позор, а не ты.

– Я сообщила свое имя. Полиция его знает. И зачем я это сделала? Зачем? Если бы я только не назвалась! – Она замотала головой.

– Здесь ты в безопасности.

– В безопасности?! Вот уж нет. У этого дома дурная слава. За ним следят. Газета сегодня утром назвала его входом в ад.

– И ты тоже считаешь, что это вход в ад?

Она закрыла глаза руками и покачала головой:

– Нет… нет.

– Вот и живи тут, здесь твоя семья.

– Как ты не понимаешь. Газеты пишут, что обвинитель собирается вызвать в суд в качестве свидетельницы некую леди, находившуюся в медицинском кабинете во время ареста. Пройдет немного времени, и они обнародуют мою фамилию! А если я подтвержу… Они меня смешают с грязью.

– Они понятия не имеют, где ты.

– Они найдут меня! И все станет известно моему мужу. И маме.

– Старая карга, которую ты называешь своей мамой, ничего не узнает, если ты мне поможешь.

Сестра испустила тяжкий вздох и провела рукой по животу.

– Лили, – сказала я мягко, – скажи мне, что ты решила, когда в тот день пришла в кабинет? Ты говорила, что не можешь пройти через это. Через что? Что ты имела в виду? Ты принимала таблетки?

– Не спрашивай меня об этом. Не спрашивай.

– Так время подошло.

Из ее молчания я заключила, что сестра решила выносить ребенка и родить в моем доме. Я посчитала – итак, в следующем октябре я стану тетей. Это было мое тайное грешное желание, для сестры – боль.

– Это мне наказание, – сказала Датч. – Испытание. Теперь я это понимаю. И я должна выдержать его.

Мое испытание и ее испытание стремительно приближались. Мое должно было случиться первого апреля, а ее муж Элиот вернется двадцать первого апреля. Положение сестры давило на меня тяжким грузом. Если она станет свидетелем обвинения, то ее показания будут против меня. А если я окажусь в тюрьме, кто примет у нее ребенка? Элиот прибудет в Нью-Йорк уже через шесть недель, и оставшиеся дни протекут в допросах и ожидании. Все одно к одному.