Роберт Флэнаган - Черви

— Ты что, серьезно это? — удивился командир отделения. — Разве можно отыскать правду в таком месте, как Пэррис-Айленд? — И посоветовал лучше не вмешиваться в эту грязь. «Делай, что приказано, и помалкивай», — сказал он. Не солдаты ведь придумали эти порядки, не им их и критиковать. Тут, куда ни сунься, хозяйничают одни «эс-ины». Воображают, будто они семи пядей во лбу. Супермены. Во всяком уж случае перовня всякому мусору, что живет по ту сторону пролива. И у них тут свои законы, которые все равно не изменить. Попытаться сделать это может только сумасшедший. Никому пользы от этого не будет. Только беду накличешь. Да и вообще, убеждал Адамчика Уэйт, есть ли смысл огород городить, затевать всю эту шумиху из-за одного человека. Тем более такого, как Клейн. Да даже если заговорят двое или трое, все равно овчинка выделки не стоит. Ведь чтобы чего-то добиться, необходимо склонить на свою сторону большинство новобранцев взвода. А разве это реально? Ведь для всей этой банды сейчас важно только одно — окончить успешно курс первоначальной подготовки, попасть в выпуск, стать кадровым морским пехотинцем. Вот что их волнует, о чем болит голова. А все остальное ерунда, блажь. Кто это станет во имя какой-то блажи рисковать своим благополучием, своей карьерой, своим будущим? Принести в жертву невесть чему тяжкие недели муштры, унижений, мучений, крови и пота? Да и самому Адамчику тоже не грех бы подумать об этом. Стоит ли игра свеч? Ведь если он заведет всю эту бодягу и проиграет, песенка его спета. Не видать тогда выпуска, как своих ушей. И все лишения, напряжение этих недель, наконец, все вынесенные оскорбления, унижения и побои (в том числе и те, которые обрушит на него Магвайр, когда узнает о фискальстве) — все окажется пустышкой, будет просто-напросто выброшено на ветер. Он вылетит («как дерьмо в консервной банке»), а здесь все останется по-прежнему.

— Но ведь кто-то же должен начать? — настаивал Адамчик.

— Ну и пусть. А тебе зачем выпендриваться? Почему этим «кто-то» должен быть обязательно ты? Думаешь, я не вижу, что у тебя на уме? Отлично вижу. Ты же вбил себе в башку, что должен обязательно стать этаким героем. Великомучеником за правду. А на самом деле все это одна только дурь и блажь. Никто даже слова доброго не скажет. Думаешь, станут восхищаться. Ах, какой благородный шаг! Ах, какое мужество! Черта лысого. Никто даже не пикнет, ни одна шавка. Получишь хорошего пинка под зад и вылетишь. Как пить дать вылетишь. На том все и закончится.

Адамчик в общем-то ожидал, что Уэйт откажется поддержать его. Еще до того, как начать разговор, он был уверен в своей неудаче. Теперь же понял, что весь его план оказался мыльным пузырем. Никто не поддержал. Даже выслушать не захотели. А одному тут ничего не добиться. Одному, будь ты трижды мужественным, стену не дробить.

Вечером, когда наступило личное время, он молча забрался на рундук и сидел там, злой на всех и никому не нужный. Глядел ничего не видящим взглядом на снаряжение, висевшее на противоположной койке, и только сжимал и разжимал в бессильной злобе кулаки. В душе его снова что-то поднималось, будто закипало. Снова, как и все эти дни, его грызли сомнения. Он пытался бороться со своим настроением, подавить негодование, но ничего не получалось. И в отчаянии ломал пальцы, грыз ногти — от них и так уже почти ничего не осталось.

Снова и снова перед глазами вставала отвратительная картина недавней расправы с Клейном. Он слышал как наяву мерзкое гоготание потешавшегося взвода, злобные выкрики Магвайра, и Адамчику было стыдно за свою трусость, за то, что он так легко отступился от своего плана. Щеки его горели от внутреннего стыда — он отлично понимал, что планы его провалились прежде всего из-за собственной трусости, а не потому, что взвод не захотел поддержать его. И это был вовсе не физический страх перед возможной расплатой (хотя он, безусловно, был тесно связан со всеобъемлющим страхом перед штаб-сержантом), а просто глубочайшая уверенность в обреченности плана, его полной нереальности, в абсолютной тщетности тех замыслов, которые он лелеял. Именно поэтому он и не смог ничего возразить Уэйту, когда тот так безжалостно расправился с его планом. Больше того, многие аргументы, выдвинутые Уэйтом, в значительной мере совпадали с опасениями, которые сидели глубоко в душе самого Адамчика. Они только лишний раз подчеркнули уязвимость его замыслов. Сомнения, которые были у него раньше, теперь превратились в глубокую убежденность. Убежденность в том, что он, видимо, действительно совершенное ничтожество и слабак. Везде и во всем. Даже в мыслях и планах. Слабак, которого, как сопливого мальчишку, может положить на лопатки любой человек, в том числе и ни во что не веривший Уэйт.