Карен Фаулер - Книжный клуб Джейн Остен

Теперь она продавала свои поделки в магазинах, через Интернет и на ремесленных ярмарках. В последнее время Аллегра выискивала на блошиных рынках сломанную бижутерию, треснувшие бусины и разбитые камеи, дробила их, а из полученных осколков делала мозаику, вроде рыбьей чешуи. Сильвия носила новый браслет — изящную цепочку из непарных сережек. Выглядело гораздо симпатичнее, чем может показаться, и подтверждало, что сердце у Аллегры чуткое — как всегда. Весь прошлый сочельник она вместе с рождественским хором обходила больницы и дома престарелых в Сан-Франциско, пела гимны вторым сопрано. У Сильвии над камином стояла ее фотография — в фиолетовой мантии и с горящей свечой. Серебряную рамку Аллегра сделала сама. Мадонна с пылающими щеками, глаза как зеркала.

— Второстепенные персонажи у Остен превосходные, — заметил Григг. — Не хуже, чем у Диккенса.

Сильвия была рада, что Григг разговорился. Возразить она не посмела бы, да и что тут возразишь? Некоторых авторов она старалась не упоминать наравне с Остен, но Диккенс в свое время писал очень хорошие книги. «Дэвид Копперфилд», например.

— Кстати, о Диккенсе, — сказал Григг (нет, сколько можно о Диккенсе!), — я задумался, кто из современных писателей уделяет столько внимания второстепенным персонажам, и понял, что это типичный прием в комедийных сериалах. Легко представить, как сегодня Остен написала бы «Элинор-шоу»: Элинор — моральная опора, а остальные то и дело заваливаются в ее нью-йоркскую квартиру со своими заморочками.

Сильвии такое представить было трудно. Искать у Остен сказочные мотивы — пожалуйста; Сильвия и сама это делала. «Гордость и предубеждение» — «Красавица и чудовище», «Доводы рассудка» — «Золушка» и т.д. и т.п. Можно даже утверждать, что там, где блистает Остен, Диккенс тоже неплох. Но «Элинор-шоу»! Ну уж нет. Зачем такие ресницы достались мужчине, который смотрит комедийные сериалы?

Даже Бернадетта замолчала от негодования. Дождь барабанил по крыше, огонь потрескивал. Женщины смотрели на свои руки или на пламя, но только не друг на друга. Первой заговорила Аллегра:

— Второстепенные персонажи, конечно, хороши, но я все-таки думаю, что Остен научилась их писать только в последних книгах. Женщины — миссис Дженнингс, миссис Палмер и еще одна — смешались в кучу. Не различить. И мне понравились едкие реплики мистера Палмера, но потом он меняется и очень скучно исчезает.

На самом деле в язвительном мистере Палмере Аллегра вдруг узнала себя. Ей тоже нередко приходили в голову колкости, и она высказывала их чаще, чем сама хотела. Мистер Палмер не терпел дураков, Аллегра тоже, но гордиться тут нечем. Что бы там ни говорила Остен, это происходит не из желания казаться лучше — если не считать нетерпимость положительным качеством.

— А еще, — Аллегра все никак не могла простить усмирение мистера Палмера, — я бы сказала, что в конце «Чувство и чувствительность» злоупотребляет нашей доверчивостью. Эта неожиданная свадьба Роберта Феррарса и Люси Стил! В поздних книгах сюжет глаже.

— Немного притянуто за уши, — согласился Григг. (И испортил суровое молчание! Что ему, сложно было?) — Конечно, авторский замысел понятен: небольшой розыгрыш — но зря она так увлеклась.

Избиение Остен выходило из-под контроля. Сильвия взглянула на Джослин — у той было стоическое лицо, спокойный, но твердый голос:

— Мне кажется, Остен все очень хорошо объясняет. Моей доверчивостью никто не злоупотребил.

— Я ничего странного не заметила, — сказала Сильвия.

— Все вполне органично, — добавила Пруди.

Аллегра очаровательно нахмурилась, покусывая ноготь. Было видно, что она работает руками: ногти короткие, кожа вокруг грубая и сухая. Было видно, что она все принимает близко к сердцу: заусеницы отодраны, на их месте остались болезненные голые участки. Пруди сводила бы ее к маникюрше. За такими длинными, изящными пальцами надо ухаживать.

— Может быть, — уступила Аллегра. — Запрети автору вытаскивать из шляпы кролика — и ты лишишь его всякого удовольствия.

Кому, как не Аллегре, знать, подумала Пруди, что доставляет писателям удовольствие. Сама Пруди не возражала против отношений между женщинами. Чтобы продемонстрировать это, а заодно прояснить ситуацию для Григга, она открыла рот, собираясь поддразнить Аллегру насчет ее подружки-писательницы.

Но Григг снова согласился. Какой он стал шелковый с Аллегрой! Он сидел рядом с ней на диване, и Пруди задумалась, как так вышло. Не осталось других мест или он специально туда сел?